– Тьерри? – Анри пытался припомнить, кто такой этот Тьерри. София должна знать. Надо спросить у нее.
– Я привез драгоценную раку с костью святого Евстафия, который однажды отправился на охоту и увидел оленя-самца с образом креста на рогах. Я тоже был на охоте, и со мной тоже случилось чудо. Поедем с нами, Анри, мой кузен найдет место, которое можно будет освятить и отслужить там мессу. Как давно ты слушал мессу в последний раз, а?
Незнакомец по-прежнему говорил по-французски. «Люди больше не говорят по-французски», – подумал Анри, но ему вдруг показалось, будто он перенесся в другое место, которое имело какое-то касательство к оленям и охотничьим домикам. Он повернулся к Кулли и спросил:
– Что им нужно?
Повсюду были люди и собаки, много людей. Ему показалось, что это София стоит на крыльце… Женщина и впрямь была похожа на Софию, но мулат называл ее Китти. Впрочем, кем бы она ни была, она что-то сказала чужакам, и те спешились. А к женщине присоединилась другая, которую она называла Анни. Кто такая эта Анни? Кто-то сказал, что сегодня для них найдется местечко переночевать, пусть они входят и располагаются как дома. А кто-то еще сказал, что Анри они возьмут с собой завтра. Demain
[36].
– Demain, – пробормотал Анри и направился внутрь, к своему месту подле очага.
В комнате его обступили люди.
– Папа, тебе не следует уезжать далеко, – сказал мужчина, рядом с которым стояла женщина по имени Анни. Анри услышал, как кто-то взревел и сообщил, что он поедет куда угодно, если ему придет такая блажь, и подумал, уж не он ли это сам, но потом засомневался. А это не Джордж случайно стоит рядом с Анни?
Потом начался ужин, и все заговорили одновременно. Наконец наступило утро. Люди суетились и что-то обсуждали. Должно быть, собирались на охоту. Повсюду бегали собаки.
Женщина, которую он принял за Софию, вошла в дом с крыльца.
– Что это за разговоры о том, что папа едет с вами, Тьерри? Папа, у тебя закружится голова. Не надо тебе никуда ехать. Тебе нездоровится.
– Вздор, – раздраженно отозвался Анри. Он потребовал, чтобы ему оседлали лошадь, а когда Роберт отказался, впал в ярость и заявил, что сделает это сам.
– Давай я оседлаю ему жеребца, – пробормотал Роберт, обращаясь к Магдалене. – Так будет лучше всего.
Анри поднялся в седло, продемонстрировав остатки былой сноровки. Роберт, Китти, Джордж и женщина по имени Анни смотрели ему вслед.
Анри же был рад вырваться из хижины и отправиться на охоту. Теперь, сидя верхом на коне, он как будто помолодел. Его лошадь, казалось, буквально взлетела по склону Лягушачьей горы и спустилась с другой стороны. Он потерял счет времени. У него вдруг появилось ощущение, что все это ему только снится, но они впятером ехали дальше. На краю поля они спешились. Он знал почему, но не мог вспомнить. Внезапно он понял, что устал, а руки и ноги его налились свинцовой тяжестью. Кто-то помог ему и сказал: «Держись». А потом они опустились на колени, и он, должно быть, заснул. С усилием открыв глаза, он увидел, как священник ставит золотистую шкатулку в нишу над валуном. Священник что-то говорил, но Анри с трудом разбирал смысл слов. Голос святого отца то становился громче, то пропадал совсем. Время от времени до него долетали фразы на латыни.
Он огляделся по сторонам, ища Тьерри. Ему надо было так много сказать Тьерри и Франсуа. Они очень давно не виделись. Но он стоял на коленях, как и все они. Колени у него болели. Он закрыл глаза и пришел в себя только тогда, когда кто-то сунул ему просфору в рот. Он попытался открыть рот пошире, чтобы проглотить ее. Но она оказалась слишком большой. Все вокруг тонуло и теряло очертания, как в тумане. Он взглянул на позолоченную шкатулку, но она исчезла в безмолвной тишине, которая сомкнулась вокруг него, когда он упал и уткнулся лицом в землю.
Глава сорок вторая
Аделина Маури
Сентябрь 1833 года
Вывеска над миссией «Падающий ручей»:
«Превратить все племя в англичан – по языку, в цивилизованных людей – по манерам и в христиан – по религии».
…Дорогие мои мама, папа и сестренки!
Наконец-то мы добрались до миссии! Я уже разобрала свой сундук, выстирала дорожное платье, засунула дорожную шляпку на верхнюю полку и приготовила на завтра свежее хлопчатобумажное платье, чистый фартук и свою надежную каждодневную шляпку, чтобы наконец взвалить на себя добровольно взятую ношу и начать богоугодное дело причащения индейских ребятишек к благим вестям и пробуждения их языческих душ для милости Господа Бога всемогущего и Спасителя нашего Иисуса Христа. Вечер еще достаточно светел для того, чтобы можно было писать. Я постаралась получше подготовиться к своему первому дню учительского труда и теперь могу с чистой совестью описать вам наше путешествие и уверить в моем благополучном прибытии в новый дом. Надеюсь, кто-нибудь из тех странников, что держат путь на север, согласится взять мое письмо, дабы оно достигло вас ранее, чем если бы мне пришлось отправить его обычной почтой, в мешке, который отвозят два раза в год на плоту.
Вчера остальные миссионеры устроили нам елико возможно теплый прием. Они вознесли благодарственные молитвы в честь нашего благополучного прибытия, а сундуки с товарами, которые мы привезли с собой, вызвали у них неподдельную радость. Женщины приготовили прекрасный горячий ужин, угостив нас жареной олениной, овощами и пирогами. Мы воздали должное угощению, хотя мне и показалось, что местные дамы не умеют обращаться со сдобным тестом столь же искусно, как это делает мама.
Вы наверняка не удивитесь, узнав, что желудок миссис Уитакер отказался принимать оленину и пирог.
После ужина и молитв мы с миссис Уитакер с удовольствием освежились, искупавшись в ручье, протекающем позади миссии, хотя и принимали ванну в весьма скромном виде, в нижнем белье. Складки на моем облачении пришлись весьма не по нраву миссис Уитакер. Кажется, я еще не встречала большего недовольства, чем то, что было написано у нее на лице. Случись завтра Вознесение, она непременно бы сердито нахмурилась.
Но сначала я должна поведать вам о нашем путешествии, каковое временами представлялось мне куда более долгим и трудным вследствие того, что именно миссис Уитакер оказалась моей спутницей. Я начну с того душераздирающего момента два месяца тому, когда папа перед рассветом погрузил мой сундучок в крытую повозку преподобного Уитакера и я расцеловала вас всех на прощание. Когда он помогал мне забраться внутрь, я помолилась Господу, прося его дать мне силы, потому как мне пришлось крепко стиснуть в руках Библию, чтобы не подобрать юбки и не спрыгнуть на дорогу, а потом бегом вернуться домой. Колеса скорбно застонали, как только мы покатили вниз по подъездной аллее, и на мгновение я вообразила, будто меня везут на казнь, совсем как бедную королеву Франции Марию-Антуанетту, а не в дальние края, дабы совершить богоугодное дело, к каковому всегда следует приступать с радостным сердцем. Когда мы проезжали мимо полей и ворот Гендерсонов, я опустила голову. Мне не хотелось, чтобы миссис Уитакер заметила, что под дорожной шляпкой, которую так замечательно украсила сестричка Маргарет, по щекам моим катятся слезы. Миссис Уитакер никогда не упускает случая выразить свое недовольство, и она наверняка прочла бы мне резкую нотацию.
