Магдалена кивнула и залила кипятком чай из сассафраса. Анна Розенауэр крепко обхватила чашку обеими руками, и, хотя у огня было жарко, ее начала бить дрожь, словно она никак не могла согреться, а зубы ее застучали по кромке чашки. Сначала одна слезинка, а за нею и другая скользнули у нее по щекам и упали на грудь и колени.
Магдалена вынула из кармана носовой платок и протянула его женщине.
– Не знаю, откуда вы пришли, но вы можете остаться у нас.
– Sie konnen blei
[32], – проворчал Анри.
Анна явно удивилась, услышав, что он заговорил по-немецки, но не меньше нее была поражена и Магдалена. Она никогда не знала, когда Анри заговорит и заговорит ли вообще. Он мог целыми днями хранить молчание, уйдя в себя. Магдалена попросила отца узнать у Анны, не из Моравии ли она родом. По ту сторону гор, в Восточной Каролине, жили выходцы из Моравии. Она даже показала туда рукой. Но Анна поняла, о чем она спрашивает. Смахнув рукой слезы со щек, она покачала головой.
– Nein. Hesse-Cassel
[33].
Анри поднял голову от тарелки с кукурузными лепешками.
– Гессен-Кассель? Должно быть, она была замужем за одним из тех гессенцев, которых британцы наняли, чтобы они воевали на их стороне. Их жены и семьи следуют за армией повсюду. Они ухаживают за своими мужьями и даже, говорят, получают половину их денежного довольствия.
– Hesse-Cassel! – несколько раз подряд повторила Анна, кивая и тыча себя пальцем в грудь. – Frau. Kinder
[34], – прошептала она, качая головой. – Kinder… mein Mann… gestor
[35].
– Она была замужем. У нее есть дети. Точнее, были. Скорее всего, они умерли. Разве это жизнь для женщин и детей, если они вынуждены следовать за своими мужьями и их чертовой армией? – сказал Анри и с трудом выпрямился, чтобы отвести лошадей к Тоби, кузнецу, на перековку. Теперь, когда осенний холод пробирал до костей, его ревматизм обострился.
Тоби, узнав о том, что Магдалена обнаружила в своем саду женщину из Гессена, да еще жену наемника, сплюнул и прорычал, что отправил на тот свет множество гессенских собак. Их красные мундиры служили прекрасной мишенью. Не исключено, что среди убитых им солдат был и ее муж, и теперь она пришла отомстить. Тоби хрипло рассмеялся собственной шутке. Он ненавидел гессенских наемников еще сильнее, чем британцев или американских лоялистов. Гессенцы были даже не людьми, а бешеными дикими собаками; они добивали раненых, когда те молили о пощаде или глотке воды, мародерствовали, грабили, жгли и насиловали в обеих Каролинах, испытывая еще меньше угрызений совести, чем британцы.
А еще гессенцы были в Кингз-Маунтин. Там, где Тоби получил пулю в плечо и не устоял на ногах. Пока он лежал на земле, из тумана вышел гессенский наемник, остановился над ним и прострелил ему ногу из мушкета чуть выше колена. Он расхохотался, когда Тоби закричал от боли, а потом приладил к мушкету штык. От неминуемой смерти Тоби спас Джек. Он заметил, как брат рухнул на землю чуть выше него на склоне, как к нему подошел наемник. Когда он увидел, что тот выстрелил Тоби в ногу и уже замахнулся штыком, чтобы добить раненого, Джек прыгнул вперед, атакуя гессенца, и воткнул свой штык ему в живот, провернув его в ране. Немец рухнул на колени, а Джек подхватил Тоби, кричавшего от боли в раненой ноге, из которой ручьем хлестала кровь, и поволок его сквозь пороховой дым и мушкетный огонь в полевой госпиталь. Он влил Тоби в горло виски, которое дал ему армейский хирург, а потом прижимал брата к столу, пока доктор-виг ампутировал ему ногу окровавленной пилой.
Тоби должен был умереть от потери крови и шока, но Драмхеллеры оказались крепкими ребятами. Руфус, изрядно постарев и охромев, по-прежнему работал в поле и на кузне, а Джек еще в самом начале войны умудрился выжить после того, как заболел натуральной оспой, которая унесла больше жизней солдат, чем пало от рук врагов, прежде чем полковник Вашингтон распорядился провести в войсках вакцинацию.
И вот теперь Тоби ковылял на деревянном протезе, подковывая лошадей и перегоняя виски из кукурузы, которую выращивал его отец. Виски он торговал под навесом сарая, который соорудил рядом с кузницей, а заработанные деньги складывал в деревянную шкатулку, которую сам же и вырезал. Широкоплечий, с испещренным морщинами лицом, он не разговаривал почти ни с кем, кроме брата и отца, и, пока они трудились на полях Драмхеллеров, разбитых в дальнем конце долины, ухаживал за коровами, лошадьми и свиньями.
Потихоньку-полегоньку Руфус превратился во владельца большой фермы, раскинувшейся на периферии плантации Графтонов, покупая землю у Анри, который за наличные готов был продать ее кому угодно. Его земельные угодья стали таким обширными, что он вынужден был нанимать столько работников, сколько мог найти. По большей части это были ветераны войны, кочующие с места на место. Урожаи и скот, виски, грубые крытые повозки и килевые шлюпки, которые строил Джек из сосен, поваленных после расчистки земли под новые посадки кукурузы, приносили немалый доход, и Драмхеллеры процветали. Первоначальная бревенчатая хижина обзаводилась все новыми и новыми пристройками, приютив Джека, его пухленькую жену Малинду и их пятерых детей, и теперь дом был наполнен суматохой и хаосом, смехом и возней детворы. Из кухни доносились шипение и бульканье готовящейся на огне еды и вырывались клубы пара вываривающегося белья.
Тоби же предпочитал ночевать в своем запущенном сарае в обнимку со шкатулкой, в которой хранились деньги.
До войны Тоби питал слабость к Магдалене. Ему было чуть больше двадцати, когда его позвали стать крестным отцом во время поспешного крещения хиленькой крошечной новорожденной девочки, потому что боялись, что она умрет. Но она не умерла, и по мере того, как она взрослела, Тоби стал испытывать к ней собственнические чувства, особенно после того, как индейцы похитили ее сестру. Магдалена обожала Шарлотту и так сильно скучала по ней, что потеряла аппетит. Тоби научил ее ездить верхом, удить рыбу, пускать гальку блинчиком по воде, лазать по деревьям, успокаивать лошадь перед тем, как подковать ее, и доставать мед из улья так, чтобы избежать пчелиных укусов.
Перед тем как отправиться на войну с Британией, Тоби смастерил ей деревянную ложку для меда на память, длинная ручка которой была украшена резными цветами и пчелой на самом кончике. Через всю войну он пронес память о ней, запомнив ее такой, какой видел в последний раз – босоногим сорванцом девяти лет с каштановыми кудряшками, точную копию ее матери, если судить по портрету, написанному Секондусом Конвеем. Если только не обращать внимания на такие штуки, которые издалека можно было принять за оспины. После того как София погибла во время налета, Анри настоял на том, чтобы повесить портрет над очагом в «Лесной чаще». По словам Руфуса, девочка унаследовала доброе сердце своей матери.
