– Положил, – ворчит он. Видно, разговор начинает ему надоедать. За стол не садится, осматривает комнату с нарочито деловитым видом – чем бы заняться.
– Положил, а назавтра-от Сашке Борисенкову приснилось, где он, Серёжка, – рассказывает хозяйка. Маруся кивает, она слышала не раз. – Они поехали туда – точно, там.
Хозяин уходит. Гремит чем-то в комнате.
Жу понимает: пора уходить. Но вместо этого спрашивает с надеждой – не может не спросить:
– Всё с ним в порядке было?
– А он повесился, и не знали где, – говорит хозяйка, прихлёбывая чай. – Травина показала. Нашли повешенного – в лесу.
Что-то падает и металлически грохочет в глубине дома. Хозяин глухо матюкается. Ходит, скрипят половицы. Маруся пьёт чай, манерно держа чашку, отставляя при этом мизинец.
– Да, от так вот, – говорит хозяйка, ставя на стол пустую чашку. – Вот так после этого начинаешь чему-то верить. А ты мёд-от кушай, кушай. Понравился? Дак можот с собой дать, захватишь для Манефы?
Синепуха
Солнце, кажется, совсем никуда не продвинулось, всё так же душно, всё так же жарко, когда Жу спускается с Кошачьего городка. Воздух стоит. Поднятая лесовозами пыль не оседает, так и висит над дорогой жёлтой завесой. Домой, думает Жу, к Манефе. Хватит мотаться. Без толку всё, совершенно без толку. Поздно нашли бабушку. Поздно нашли Серёжу…
– Эй, блажная! – слышит вдруг в спину, но не останавливается. Это же не ко мне, почему сразу – ко мне? Но улица пустая, только берёзы у магазина лениво перебирают листьями, отбрасывая на дорогу немного тени. Ну и с чего бы вдруг ко мне? – думает Жу, ускоряясь.
– Блажная! – слышит снова. – Постой, что ли, разговор есть!
Жу по голосу узнаёт – Ленка. Вот с кем с кем, а с ней встречаться точно не хочется. Жу идёт не оборачиваясь, как будто, если не смотреть на Ленку, Ленка исчезнет сама.
Но Ленка не исчезает.
– Да стой же, что же ты такая некулёмая-то! – кричит, и Жу всё же останавливается. Оборачивается. Смотрит, как Ленка идёт, далеко выкидывая тяжёлые руки, как маятники.
Догнала. Стоит. Смотрит. Всё лицо Жу ощупала.
– Я сейчас вообще-то не могу, если только что-то срочное, – всплывает из памяти Жу формула, которой отец избавлялся от ненужных телефонных разговоров.
Но Ленка не в телефоне. Ленка живая стоит перед Жу, и сто́ит ей раскрыть рот, как закрыть его уже будет невозможно.
– Дак я тоже по делу, так-то по делу, а то. Ты что же это, по всей деревне бродишь, а ко мне никак не зайдёшь? Небось я тоже не пальцем делана, тоже чего могу подсказать, рассказать. Научить дак.
От такого захода Жу хлопает глазами. В голове не укладывается, какая такая нужда могла бы вынудить пойти к Ленке. И почему она так ждёт Жу. И почему вдруг Жу бродит по деревне, хотя Жу тут вообще впервые за столько дней. Правда, сегодня, получается что, как раз и бродит – но это же первый день, просто первый день!
– А что я тебя послала – так то неправда! – продолжает Ленка, не дожидаясь от Жу ответа. – Ты не слушай, неправда всё это! Чего там тётя Маруся выдумала, я не знай вообще, в сердцах сказала что, может, но точно не слала, я что, не понимаю разве? – тараторит она с напором.
– Тётя Маруся? – не понимает Жу. – Манефа Феофановна?
– Да не Феофановна! Мария Семёновна, она, чать, там была-то, в магазине. Вот и выдумала, вот теперь по всей деревне носит, что Ленка блажную послала, так ты и потеряласи! А я не посылала! Никогда на худо не делаю, я только на добро!
Она кричит так, что кажется, слышит вся улица, вся деревня, все попрятавшиеся по домам от жары люди. Так ведь и слышат, – понимает вдруг Жу. Слышат и слушают. И для того она и кричит.
– А я тоже это помню, – говорит вдруг, опуская глаза, чтобы не смотреть в лицо Ленке. – Я тоже помню: вы это сказали – понеси леший. Он и понёс.
Ленка как раз воздуху набрала, чтобы продолжить свой заход на полной громкости – и так и застыла с этим воздухом, глядя на Жу во все глаза. И даже слышно, как в голове у неё что-то пощёлкивает. Ищет слова и не находит. Краснеет с натуги – и выпускает воздух с шипением, как будто лопнул шар.
– Пойдём ко мне, – говорит тихо. Совсем не так, чтобы слышала вся деревня, еле слышно говорит. Жу поднимает глаза:
– Куда?
– Домой, куда, вон. Я тут, это дом-от мой, считай, у порога. Идём, идём, сказать надо чего.
И она, опять начиная размахивать руками и от этого как будто ускоряться, устремляется к двухэтажному панельному дому в глубине улицы. Таких всего три в деревне, стандартные, как будто бы городские, они очень диссонируют с нормальными избами. У них раскрытые дыры подъездов, как раззявленные беззубые рты. Жу неприятно даже смотреть на эти дома, и заходить туда совсем не хочется. Но Ленка чешет прямиком к ближайшему подъезду, откуда уже несёт кошками. И пропадает в холодном чреве, и Жу, поколебавшись, ухает туда тоже.
Наверху гулко щёлкает, разносится эхом, как в пещере. Загорается свет.
– Сюда! – кричит сверху Ленка, и Жу поднимается на второй. – Вот так от, – говорит с каким-то удовлетворением и быстро захлопывает за Жу дверь.
Тёмная прихожая, узкая и тесная, вся завалена обувью, как будто тут живёт рота Ленок. Она уже ловко выныривает из своих туфель – и прямо в тапки с розовой опушкой. Шлёпает в них в комнату. Жу тапок не даёт. Поколебавшись немного – пол выглядит не просто грязным, а никогда не мытым, – Жу всё-таки снимает кеды и идёт вслед за Ленкой, не сводя глаз со своих весёлых лисиц.
Комната небольшая и тоже заставлена мебелью и завалена вещами. На стене у кровати – ковёр, потёртый, блестящий, на нём два оленя на лужайке. Рогатый бык поднял тревожно голову, а самка спокойно пасётся за его надёжной спиной. Старые советские шкафы блестят лакированными боками. Они расставили тонкие ножки, приоткрыли перекошенные дверцы, и из них всё норовит выпасть – бельё, полотенца, одежда, носки. Жу кажется, что шкафы похожи на Ленку, из той тоже что-то то и дело норовит вывалиться – слова, движения, эмоции.
– Ты не думай, что это я тебя сглазила, – говорит тут она, ещё не оборачиваясь к Жу. – Ты не думай, я не умею, я ж говорю: я на добро, никогда – на худо. Я знашь, сама как после тебя болела! Ты ушла, тебя искали знашь как, это – вся деревня же таскалась, в город звонили, всюду! А я знашь – пришла так и легла, и всё, пока не было тебя, с головной болью провалялась! Знашь что, я ведь это точно знаю – на ком сглаз да порча, так вот я…
– Сколько меня искали? – перебивает вдруг Жу.
– Чего? – Ленка тормозит на полном скаку, сбивается.
– Сколько дней меня искали? – повторяет Жу твёрдо.
– А ты чего, не знашь сама-то? Три дня, почитай, три дня, да как ушла – день. Я не знай, тётя Маруся, можот, сразу чего там, я не знай, до меня-то, знашь, на следуший только день дошло. Я же всё лежала, лежала, да люди прибегать стали: «Что, – говорят, – девка у тёти Маруси пропала!» Я: «Да кака девка!» – «Блажная! – говорят. – Блажная!» Я говорю: «Да она же из города, в город звоните, она небось домой и поехала, пожила тут да уехала». – «Да она не из города, – говорят, – она из Москвы!» А в Москву, знашь, просто так-от не уедешь. Так у всех спрашивали, спрашивали, а потом Марина, в магазине которая, и говорит: «Был парень какой-то, про симку спрашивал, я и сказала, что надо в город ехать». Ей говорят: «Дак-то не парень, то девка!» Девка, да ходит как парень, блажная дак. Ты чего така блажная? Тебе чего надо вообще? Или ты из этих, как их? По телевизору показывают таких – знашь, как эти…
