Жу стоит напротив информационной доски – а видит другую доску. Здесь сразу всё – и правила поведения на дорогах, и при пожаре, и в случае террористического акта, и как сдавать ЕГЭ. Все ужасы в одном флаконе, короче.
У них в школе было не так.
У них было всё отдельно, причём про дорогу – чуть-чуть (городские дети, они с младенчества всё знали про дорогу), про пожары – побольше, про ЕГЭ – на отдельном стенде, а вот про теракты – это занимало места больше всего. И нарисовано было с особым вкусом, красками. Тут просто распечатки из инета, злодеи ненастоящие, чёрные силуэты, не страшно. А в их школе был реальный комикс, и рисовала его собственноручно школьная оформительница, была у них такая, неудавшаяся художница, она всё вообще разрисовывала, и стены раскрашивала, и ёлки наряжали по её проекту, и актовый зал оформляли. Директриса её любила.
Так вот, она так вдохновилась темой терактов, что нарисовала всё сама. И захват школы. И лежащих на полу испуганных, плачущих детей. И жутких террористов в масках. Вышло ярко, жутко, совсем не реалистично, но впечатляюще.
Это было любимое место в школе для Жу – у этого плаката.
Картинки западали в мозг, разбухали там и плавали. И хотелось уже, чтобы школу захватили на самом деле. Все эти страшные, сильные мужчины с оскалами из-под масок – они проступали сквозь стены, они врывались в кабинет прямо во время алгебры, они орали и укладывали всех на пол лицами вниз – и ах! как Жу было приятно, как сладострастно сжималось что-то внутри, какая шла дрожь от холода автомата, упёртого в спину, и как всё содрогалось от дроби пуль в потолок! А вокруг уже падали тела – учительские, разумеется, а дети лежали, вжав головы в мрамор пола, накрыв макушки руками, и можно было упиваться этим видением долго, целые уроки напролёт, и только внутренний голос просил в исступлении – ещё! ещё! ещё!
Жу потом было стыдно за это, но так, самую малость. Вдруг встретишься глазами с учителями – и отвернёшься. Они думают, это ты от стеснения, а ты-то знаешь: это потому что там, внутри своих видений, с ними вытворяли такое, что не дай бог они увидят это в глазах Жу. Нет, лучше отвернуться и не смотреть. И вообще обходить плакаты стороной. Не потому, что это нехорошо. А просто чем реже они нахлынывают, эти видения, тем слаще.
А в этой школе плакаты не вызывают ничего. Условные фигуры. И не поймёшь по ним, как себя вести в случае нападения. Да и кому придёт в голову нападать на школу в деревне Согрино?
– Эй, ты к кому? – вдруг слышит Жу в спину и не сразу понимает, что надо обернуться.
Но брат указывает подбородком – Жу поворачивается.
– Я за молоком.
Перед ними училка – невысокая, кругленькая, с короткой стрижкой, которая и голову ей делает круглой, как шар.
Быстро скользит по ним взглядом. Оценивает. Как всегда.
– Молоко – это на кухне.
– Я не знаю. – Жу пожимает плечами.
– Пойдём, – говорит училка и идёт по коридору, высоко неся свою круглую голову. Жу за ней. Училка маленькая, Жу выше, но от того, что сутулится, кажется ниже. С разбегу налетают дети, отскакивают, разлетаются в разные стороны. Училка успевает всем раздать замечания. Голос у неё высокий, властный. Говорит торопливо, окает, как все. Жу почему-то приятно вот так идти следом за ней, как на прицепе.
– Ты сам-то чейный? – бросает она, не оборачиваясь.
– В смысле? – не понимает Жу, но ужасно приятно, как всегда, когда обращаются в мужском роде.
– Дак приезжий, нет? Я так-то тебя не знаю, а я всех знаю здесь так-то.
– Я у Манефы Феофанны, – говорит Жу.
– У тёти Маруси, что ль? Родня?
– Ну… Типа того.
Жу не хочет объяснять, но училке это и не нужно. Она уже вплывает в залитый солнцем просторный зал.
Пахнет супом.
Пахнет компотом.
Пахнет грязными тряпками.
Столовая.
– Света-а! – кричит училка, и голос её звенящим эхом носится между каменных стен. – Свет, Валя-то Шустикова приходила, нет?
– Чего? – долетает откуда-то из недр столовой, и Жу узнаёт голос – Тётьсвета.
– Тут пришли к ей, что сказать-то?
Дверь в столовское святилище – кухню – в противоположной стороне зала. Алтарь оформлен в виде окна раздачи. Оно закрыто, а сверху полукругом – их символ веры: «Щи да каша – матушка наша, хлебец ржаной – отец родной».
Из-за двери высовывается тётя Света.
– Звонила же, говорю, – кричит, видя Жу. – Банку оставь дак, а вечером придёшь, за молоком-то. – Интонация взлетает в конце фразы так, что Жу не понимает – это вопрос или предложение.
– А придёт-то когда? – спрашивает училка. – Может, он подождёт?
– Да пусть ждёт, – пожимает плечами повариха. – Я не знай так-то, когда придёт, нет ли. Это же Валька! – и смеётся весело, и училка вместе с ней.
Жу молчит. А училка уже отходит, и тётка тоже ныряет в своё святилище, откуда скворчит и пахнет пирогами, а Жу оборачивается – и видит, что это не просто столовка, а зал. Настоящий актовый зал.
Зал для актов – как пацаны ржали над этим. Хуже был только трёхчлен. Никогда не понять, что в этом смешного.
– Это ещё раз доказывает, что ты не пацан, – фыркает брат. Жу пропускает его слова мимо ушей.
Их зал был обычный, нормальный зал со сценой, рядами кресел, даже с какими-никакими кулисами, подсветкой, звуковым оборудованием, можно хоть выпускные проводить, хоть КВНы, хоть «Гамлета» ставить. Ту би о нот ту би… КВНы случались, конечно, чаще.
А тут от всего зала осталась одна сцена у стены, противоположной святилищу. Вместо кулис – большие пыльные шторы цвета бедра испуганной нимфы – грязно-розовые. И никаких тебе кресел, никакого света и звукового оборудования. Столы и лавки. На шторы, изображающие кулисы, несколько веселых женщин цепляют булавками бумажные цветы и бабочек. Другая балансирует на стремянке с гирляндой разноцветных букв. Снизу ей подсказывают и советуют ещё двое. Прозрачная белая блузка натянулась на спине и норовит выбиться из-под юбки, когда учителка поднимает руки. Бретелька чёрного лифчика отчетливо видна. У них парни угорали бы, ещё и видос засняли, чтобы наверняка. Интересно, тут не так? Может, и нет. Здесь вообще учительницы какие-то странные и похожи на людей. Или просто Жу так кажется. Потому что не учится здесь. Потому что всё равно.
– Да не вбивается! – кричит верхняя. – Тут мужская сила нужна.
– Так вон она, мужская-то сила! – смеётся та, которая привела Жу. Она у стола, перед ней ворох настриженной сирени и трёхлитровые банки с водой. Банок четыре, она разбирает ветки, делает букеты. Аромат мешается с запахами из кухни. – Эй, молодой человек! – кричит Жу. – Не ушёл ещё, помоги, а?
Брат тихонечко толкает в плечо. Жу подходит к стремянке.
