Во времена зажиточной холостяцкой жизни Джек Обри и Стивен Мэтьюрин обеспечивали Мелбери-лодж прислугой исключительно из числа матросов, да и после женитьбы Джека его стюард Бережёный Киллик, старшина-рулевой его шлюпки Баррет Бонден, кузен Бондена Джозеф Плейс и пара-тройка других моряков последовали за Обри. Они точно знали, что такое Эшгроу-коттедж, поскольку драили там полы, красили деревянные части и начищали медяшку, будто на корабле. И, конечно, они знали всю семью, от тещи капитана миссис Вильямс до самого младшего из детей — Джорджа. Но в этом смысле Эшгроу-коттедж для них всех, как и для самого Джека, был равнозначен Софи Обри.
Она всем пришлась по душе, мало того, внушала матросам чуть ли не религиозное благоговение. София и в самом деле была по-настоящему почтенной, доброй и красивой, но, поскольку никто из них ни разу в жизни близко не сталкивался с женщинами одновременно милыми и почтенными, превозносили они ее, пожалуй, даже больше, чем стоило бы: в их чувствах было нечто пугающее. Но знали они и то, что София — дочь своей матери (как бы неправдоподобно это ни выглядело), а миссис Вильямс — низкая, полная, темноволосая, румяная и вспыльчивая женщина была сущей мегерой из числа тех, которые делают добродетель всецело непривлекательной.
Подозрения в растрате, странная отлучка или же воображаемое неуважение к ее персоне могли повысить громкость ее голоса до уровня, как будто предельного для женщины; но это оказывалось заблуждением, поскольку если ее внимание привлекала мужская или женская неверность, границы эти оставались далеко позади, словно тихое журчание отдаленного ручейка. По правде говоря, София никогда не ругалась, не кричала, не бушевала — никаких бранных слов, никакого хлопанья дверьми, никаких заверений в вечном проклятии — но в этом вопросе (хотя только в этом) она была дочерью своей матери. Она бы никогда и ни при каких обстоятельствах не стала бы иметь дела с незаконными детьми. Возможно, внебрачные дети и были в порядке вещей, но не для миссис Обри.
— Да, — сокрушался Бонден, — это, Господом клянусь, весьма неудачное дельце. Она бы не обозналась, увидев эту фигуру, пусть он и темнокожий. Прямо насмешка судьбы. Вот думаешь, можно сходить налево, всего лишь разочек, а последствия тебе двадцать лет спустя швырнут прямо в лицо. Чертовское невезение. Но это не значит, что на корабль пало проклятие. Нет. Это только значит, что от капитана на мгновение отвернулась удача.
— Можешь нести любую чушь, Баррет Бонден, — ответил Плейс, — но я старше тебя, и я говорю, что на посудине висит то, что мы зовем...
— Полегче, Джо, — прервал его Киллик, — не накликай, сам же знаешь.
— Что? — переспросил глуховатый Плейс.
— Не накликай, Джо, — повторил Киллик, прикладывая палец к губам.
— А, — сказал Плейс, успокаиваясь, — это точно, старина.
Но хотя Плейс и некоторые близкие ему по духу моряки прочно укрепились в ожидании худшего, а все знали, что призрак канонира скрывается где-то в кильватерной струе фрегата, большинство этому настроению не поддалось. Они совмещали несовместимое, наверное, даже легче, чем сухопутные, и находясь на корабле, который не ждало ничего хорошего, рьяно высматривали следующую жертву, следующий успех.
Рьяно и радостно: пусть они, как отметил Плейс, оказались на восемь тысяч долларов беднее из-за адмиральской доли в последнем возвращенном китобое, еще оставались ранее захваченные суда, не затронутые этой гнусной двенадцатой долей адмирала, да и, в конце концов, оставались одиннадцать двенадцатых от последней добычи. Так что даже с учетом громадных процентов поверенному и прочих юридических расходов, каждый рядовой моряк (как было посчитано), должен получить пятьдесят три фунта тринадцать шиллингов и восемь пенсов, а умелый моряк (а почти все матросы-"сюрпризовцы" числились таковыми) — в полтора раза больше. Чарующая сумма. Это, конечно, не мешало им страстно желать еще больше, гораздо больше: по большей части они мечтали накопить достаточно денег, чтобы открыть свою таверну, но на практике редко кто не хотел увидеть хотя бы еще долларов десять или около того на барабане якорного шпиля, чтобы завалиться в пивнушку, если они пристанут в Фаяле или где-нибудь еще на Азорах.
Но Азорские острова находились где-то далеко впереди. А учитывая странно не соответствующий сезону и постоянно меняющий направление слабый ветер, перемежающийся штилем, который встретил "Сюрприз" в нескольких днях хода от Бриджтауна, они никогда туда не доберутся. Потому что первый раз в своей морской карьере капитан Обри не попытался действовать вопреки законам природы: при слабом ветре он, конечно, поднимал впечатляющие пирамиды парусов, от трюмселей до лиселей, но не смачивал их водой из помпы и ведер, дабы выиграть несколько ярдов в час, не спускал он и шлюпки, дабы тянуть корабль на буксире в мертвый штиль.
Фрегат неторопливо продвигался курсом норд-ост, ну или так близко к нему, как позволял ветер, и капитан вышагивал по квартердеку, туда-сюда, туда-сюда, семнадцать шагов от шканечного среза до гакаборта и обратно, почти сто поворотов на милю. Туда-сюда, мимо куриных клеток, штурвала и задумчивой козы Аспазии, которая возлежала на этой палубе и в лютый мороз, и в бешеный ветер, а теперь нежилась на солнышке, закрыв глаза и кивая бородой. Иногда он прогуливался от Портсмута до Эшгроу-коттеджа, представляя себе белую дорогу, поля и леса; но гораздо чаще с тревогой размышлял о своих запутанных делах, юридических и финансовых, и о возможных переменах в отношении Софи к нему после ее встречи с Сэмом.
Что до правовых вопросов, мало было смысла гадать до тех пор, пока он не повидается с адвокатами; без вестей из дома у него не больше оснований для определенного вывода, чем в начале плавания. А что касается финансов, призы должны принести ему порядка десяти тысяч фунтов, за что он был до глубины души благодарен. Этого даже и близко не хватит, чтобы расплатиться по долгам, если все сложится не лучшим образом, но эта сумма оставляла пространство, достаточно пространства для маневра.
А что касается Софи, то в более оптимистичные дни Джек успокаивал себя тем, что у нее нет ни малейшей причины негодовать; в те далекие времена он ее еще не встретил, тем более не давал обета верности. Так что у нее нет прав жаловаться. Эти тревожные размышления о Софи всегда вырастали из мыслей об обязательствах и законах, ну, если только они им не предшествовали. Джек не только питал искреннюю привязанность к жене, но и, как его товарищи по плаванию, находил всецело добродетельную женщину пугающей. Насколько пугающей, можно было вычислить, исходя из количества повторений тезиса о полном отсутствии повода для жалоб, сопровождаемого иногда словами: "Может быть, он ей даже понравился". Ну, а что до миссис Вильямс, то если она заверещит, он просто попросит ее никогда больше не возвращаться к этой теме. Он поговорит с ней очень решительно, как с нарушителем дисциплины, иначе не видать покоя этому дому.
Но эти золотые, практически безветренные дни проходили не только в тревожных мыслях, вовсе нет. Порой утром корабль лежал, отражаясь в неподвижном зеркале моря, с обвисшими, отяжелевшими от росы парусами, и Обри нырял с релинга, разбивая это отражение, уплывая от нескончаемого гвалта двух сотен людей, исполняющих свои обязанности или же завтракающих.
