Джек начал плавание, имея командира почти для каждого орудия и больше половины умелых расчетов, но, будучи глубоко убежденным, что все судовождение в мире, все умение маневрировать в зоне досягаемости врага, имеет мало значения, если пушки не могут разить метко и быстро, хотел пересечь экватор с превосходными полными расчетами для всех пятидесяти.
Скоро жизнь стала столь рутинной, что те, чьи обязанности не требовали делать записи, могли припомнить только дни, когда посещали церковь, стирали (тогда «Леопард» от носа до кормы натягивал тросы и чистая одежда, вывешенная для просушки, делала его вид странно невоинственным, особенно потому, что некоторые предметы одежды были женскими), или когда дудки мрачно свистели «всем присутствовать при наказании», означая, что это суббота, поскольку на «Леопарде» наказывали только раз в неделю.
День за днем миссис Уоган гуляла на юте, иногда со своей горничной, зачастую с доктором Мэтьюрином и всегда с собакой и козой. Учитывая уровень волнения, вызываемый ее присутствием, она могла быть призрачной невидимкой, проходящей через квартердек, поскольку капитан Обри не только отдал строжайшие приказы на предмет косых взглядов, жестов или разговоров, но также в кают-компании, на главной палубе и на корабле в целом пришли к мысли, что миссис Уоган частная собственность доктора, а ссориться с ним никто не хотел.
Все же невидимка — сказано слишком сильно: с увеличением расстояния от земли общая тяга к женскому полу усилилась, и необычайно красивая женщина — а внешность Луизы значительно улучшилась по сравнению с ее первым появлением — не могла не притягивать множества тайных взглядов и не вызывать страстных вздохов.
И все же, дни были не лишены событий. На корабле, мчащемся по морю под командованием капитана, особенно любящего именно эту сторону стремительности, напряжение не спадало: в любой момент могли проявиться какие-то недоделки верфи. И на самом деле — однажды без малейшего предупреждения лопнул фал ракс-бугеля, а в другом случае плохо скрепленные фиши грот-марса-рея выскочили так, что рей второпях пришлось спускать на палубу. Хотя с момента прекращения замеров глубин
[10] путешественники не видели ничего, за исключением отдаленной шебеки далеко с наветренной стороны, всегда существовала возможность, что в любой момент в поле зрения может появиться враг: сражение, если это военный корабль, или потенциальная добыча, если это купеческое судно. Радостное возбуждение присутствовало даже в единственный безветренный день.
Была суббота, Судный день, и в шесть склянок утренней вахты боцман и его помощники просвистели свою мрачную трель. Все матросы столпись в кормовой части, каждая вахта сбилась в аморфную кучу на соответствующей стороне квартердека. Ничто, кроме построения по подразделениям, не могло побудить их сформировать организованную группу или вынуть руки из карманов. Они расслабленно стояли и пялились на морских пехотинцев — построенное на юте алое совершенство с примкнутыми штыками, на крышку люка, установленную напротив среза полубака, на офицеров и молодых джентльменов, собравшихся позади капитана: все в шляпах с золотыми галунами и саблями или кортиками. Профос
[11] привел провинившихся наверх: три случая пьянства — на неделю приостановлена выдача грога и предписана работа на помпах на четыре, шесть и восемь часов во время отдыха. Турок, пойманный на краже четырех фунтов табака и серебряных часов, принадлежавших Джейкобу Стайлсу, смотрителю парусной кладовой: вещи предъявлены, засвидетельствованы, случай доказан, обвиняемый безмолвствует.
— Офицеры могут что-либо сказать в его защиту? — спросил Джек.
Мистер Байрон выдвинул замечание, что матрос является евнухом, а часы — не ходят.
— Это не имеет значения, — сказал Джек. — Его… его супружеские перспективы ни причем, то же самое относится и к состоянию часов. Раздевайся, — бросил он турку. Потом повернулся к старшине-рулевому. — Привяжи его.
— Привязан, сэр, — доложил тот.
Турка распластали на крышке люка, Джек и все офицеры сняли шляпы, клерк передал книгу, и Джек зачитал статью тридцатую Свода законов военного времени:
— Кража, совершенная любым человеком на флоте, наказывается смертью, — гнетущая пауза, — или иначе, если военный трибунал сочтет возможным после рассмотрения всех обстоятельств. Джек снова надел шляпу и продолжил. — Девять ударов. Скелтон, выполняйте свои обязанности.
Помощник боцмана достал из красного суконного мешка кошку: девять ударов от души, девять диких вскриков фальцетом, пронзительности и громкости достаточной, чтобы отметить этот день как довольно необычный, и удовлетворить ту часть команды, которая получала удовольствие от травли быка или медведя, бокса, позорного столба и наказаний — возможно, девять десятых из присутствующих. Затем настала очередь Хирепата, марсового вахты правого борта, не явившегося на перекличку, когда вахту подняли в пятницу ночью. Он был бледен, бледнее обычного, поскольку с момента проступка сотрапезники упражнялись в остроумии: это худшее преступление на корабле, с замогильным видом говорили ему, и наказанием тому — пять сотен плетей, с последующем протягиванием под килем, если выживешь. Более того, впервые в жизни (так как за исключением воровства Джек порол редко) он только что видел и слышал впечатляющие последствия порки кошкой.
— У вас есть, что сказать в свою защиту? — спросил капитан.
— Ничего, сэр, за исключением того, что я чрезвычайно сожалею о своем проступке.
— У офицеров есть, что сказать в защиту?
Баббингтон заявил, что Хирепат прежде не допускал проступков, старался, был послушен, хотя и неловок, и, несомненно, проявит себя в будущем. Джек объяснил Хирепату глупость и опасность его поведения, заметил, что, если бы каждый ему подражал, корабль находилось бы в состоянии анархии, приказал запомнить слова мистера Баббингтона и проявить себя, и с тем отпустил. Позже днем, когда «Леопард» с верховым ветром, лишь едва наполняющим бом-брамсели, крался по гладкому морю, Джек приказал спустить четырехвесельную гичку, чтобы проплыть вокруг судна, оценить его состояние и искупаться.
Почти в то же самое время Майкл Хирепат, у которого отлегло с души, решил проявить себя и изучить основы ремесла. По причине худобы и легкости его назначили на фор-марс, точнее говоря, на рей выше этой точки, но до настоящего времени Одноглазый Миллер, старшина фор-марсовых, никогда не посылал его выше марса, чтобы оттуда тянуть по команде трос, вложенный ему в руку. Теперь Майкл приблизился к Миллеру, когда тот сидел на баке, мастеря себя брюки из парусины, окруженный другими матросами, делающими то же самое, либо изготавливающими соломенные шляпы или заплетающими косички, готовясь к завтрашнему построению по подразделениям и церковной службе. У Миллера было свободное от вахты время, и Майкл сказал:
— Мистер Миллер, с вашего позволения, я хотел бы подняться на бом-брам-рей.
