– Медик не режет конечности ни для мести отступнику, ни для устрашения. Он не делает из ампутации торжественного представления, не выставляет больной орган на позор. Нет, сэр, ваша аналогия ложная. Более того, сэр, вы должны осознать, что этой аналогией приравниваете хирурга к обычному палачу – должности постыдной, презираемой и внушающей отвращение повсюду. А дурное отношение к палачу вырастает из того, что он делает, у всех народов презирают и такого человека, и, тем более, его деятельность, и это, в свою очередь, подкрепляет мою точку зрения.
Капитан Пим запротестовал, что он вовсе не имел ничего против хирургов – они замечательные люди, особенно корабельные, хотя и на берегу не хуже, несомненно. Он бы не хотел больше связываться с аналогиями, но, возможно, ему будет позволено заметить, что тяжелая служба требует твердой дисциплины.
– Как-то один человек, – заметил капитан Элайот, – был приговорен к смерти за то, что увел лошадь с общинного выгона. Он сказал судье, что слишком жестоко вешать за увод лошади с выгона. А судья ответил: «Вас вешают не за увод лошади с выгона, а чтоб другие не уводили лошадей.»
– Думаете ли вы, – вопросил Стивен, – что лошадей перестали красть каждый день? Нет, конечно. Не верю я и в то, что капитанов можно сделать храбрее или умнее, вешая и расстреливая их за трусость и оплошности командования. Это должно уйти, как ордалии на плужном лемехе, как испытание ведьм водой и иглой, как судебные поединки и прочие реликты отошедшего варварства.
– Доктор Мэтьюрин совершенно прав, – воскликнул лорд Клонферт. – Торжественная казнь кажется мне отвратительным спектаклем. Конечно, человек может быть...
Его слова потонули во взрыве речей, которые разбудило Стивеново «расстреливать» – про адмирала Бинга, расстрелянного по приговору на собственном квартердеке. Говорили все разом, кроме Волкомба, который ел с волчьим аппетитом в молчании (его первая трапеза в спокойном состоянии), имена Бинга и Кеппела звучали там и тут.
– Джентльмены, джентльмены, – надрывался Джек, который знал и куда более свежие случаи Гамблера и Хервея, и неудачный бой у Шаранты, – ради всего святого давайте держаться своего скромного уровня, и не связываться с адмиралами и еще бог знает с кем. Иначе мы сейчас начнем копаться в политических дрязгах, и это будет конец приятной беседе.
Шум стих, но тем отчетливее стал слышен возбужденный голос Клонферта, толкующего о возможных судебных ошибках и цене человеческой жизни, которую не воротишь, а ведь нет ничего драгоценнее! Он адресовался к сидящим рядом и перед ним, но ни один из капитанов не казался расположенным подхватить тему, и возникло ощущение молчания в ответ на неловкость, тем более, что Стивен, убедившись, что и две сотни лет убеждений не сдвинут его кровожадных компаньонов ни на дюйм, занялся скатыванием хлебных шариков.
– Что до ценности человеческой жизни, – подал голос Джек, – то не переоцениваете ли вы ее в своей теории, ведь на практике ни один из присутствующих не поколеблется пристрелить лезущего на абордаж противника, и потом не вспомнит об этом. И вообще, наши корабли для того и созданы, чтоб отправлять в лучший мир как можно больше народу.
– Это тяжелая служба, и она требует строгой дисциплины, – повторил Пим, изучая сквозь стакан с кларетом увеличенное изображение своего пальца.
– Да, это тяжелая служба, – подхватил Джек, – и мы часто называем наши форменные пуговицы Божьим наказанием, но человек, офицер, идет сюда добровольно, и, если ему что-то не нравится, он в любой момент может уйти. Он сам берет все на себя, и он знает, что если он сделает что-то или что-то оставит не сделанным – его сместят или даже повесят. Если у него нет сил это принять – ему лучше оставить службу. А что до ценности человеческой жизни, то мне часто кажется, что на Земле и так чересчур много народу, и один человек, даже пост-капитан, да что там, даже коммодор или еще какая рождественская елка в орденах, не перевесит пользы дела.
– Я совершенно не согласен с вами, сэр! – заявил Клонферт.
– Ну что ж, милорд, я надеюсь, что это единственный вопрос, по которому мы расходимся, – миролюбиво отозвался Джек.
– Взгляд тори на человеческую жизнь... – начал Клонферт.
– Лорд Клонферт, – Джек повысил голос, – бутылка перед вами!
После окрика Джек, нацелившись на свою долю пудинга с изюмом и быстро ее ухватив, заговорил о замечательном (предполагаемом) увеличении населения колонии с приходом эскадры: «... один из моих гардемаринов уже исхитрился заделать детей двум девицам – коричневой и желтой.» Остальные с облегчением поддержали тему, рассказывая об аналогичных случаях, вспоминая страстных девушек Суматры, Порт-о-Пренса и Леванта, песенки и загадки; в итоге день закончился всеобщим весельем.
«Нереида», с новыми брам-стеньгами и новой гичкой на борту, наконец, ушла на Маврикий, покинув Саймонстаун этим же вечером. Глядя, как она выходит из гавани, Стивен сказал Джеку:
– Сожалею, что «поднял зайца» в разговоре, боюсь, это доставило тебе несколько неприятных минут. Не стоило задавать этот вопрос на людях – это дело личное, но мне хотелось знать. А теперь я не знаю – был ли тот публичный ответ от коммодора, или от простого, безвымпельного Джека Обри?
– Пожалуй, от обоих. Я на самом деле не люблю смертную казнь еще больше, чем говорил, больше даже из-за себя, чем из-за того, кого вешают. Первый раз я увидел, как человека подтягивают к рее в ночном колпаке на глазах и со связанными за спиной руками, когда я был еще мальчонкой на «Рэмиллисе», и мне стало плохо до колик. Но если кто заслужил петлю, заслужил по закону, так ли уж важно, что он чувствует? Мне кажется, люди имеют разную ценность, и если некоторых тюкнуть по голове – мир не сильно обеднеет.
– Тоже точка зрения.
– Возможно, это звучит грубовато, и, возможно, я несколько переборщил в разговоре с Клонфертом, но я говорил, как коммодор.
– Ты и в самом деле произвел впечатление воплощенной суровости и прямоты.
– Ну да, я был довольно высокопарным, но ведь я не слишком кривил душой. А он изрядно раздосадовал меня своим трагическим тоном и своими «человеческими жизнями». Он просто гений фальши! Люди готовы принять такие рассуждения от ученого, но уж никак не от него, тем более, что он просто болтун. Надеюсь, он не обиделся, когда я оборвал его, но я был просто вынужден – он уже начал поминать тори и вигов. Но я сделал это довольно вежливо, если помнишь. Я его очень уважаю, немногие смогли бы подготовить «Нереиду» так же быстро. Смотри, он собирается обойти мыс. Неплохо сделано, идет к ветру не хуже катера, а повернул просто «на пятке». У него прекрасный помощник, да он и сам тоже неплох, будь он не таким взбалмошным.
«Надобно отметить, – писал Стивен в своем дневнике этим вечером, – что Джек Обри, имеющий столь много того, что можно потерять, к жизни относится куда легче, чем Клонферт, чье духовное богатство удручающе мало, и, что он, пусть частично, но сознает. Обмен мнениями сегодня днем подтверждает мои выводы, сделанные на основании знакомства с ними обоими. Мне, как медику, остается только надеяться, что какое-нибудь громкое дело даст Клонферту моральную опору, лучшую опору, чем его беспорядочные похождения. Ничто, как говорит Мильтон, не даст человеку больше, чем хорошая самооценка. Боюсь, я переврал цитату, но тут есть всезнающий мистер Фаркьюхар, который меня поправит. Если на Родригесе найдется тысяча солдат, то я могу писать «Губернатор Фаркьюхар» с полной уверенностью уже сейчас.»
