– Да. Я знаю. Он превосходит в этом Корбетта, уверен. И он на многое способен, если... Что еще?
– Все готово, сэр, – доложил вошедший Бонден.
– Покажи пакеты.
– Парусина номер семь, сэр, дважды прошиты, – Бонден распахнул бушлат и продемонстрировал ряд карманов. – С клапанами.
– Очень хорошо. Теперь давай, наполняй их, и не забудь застегнуть покрепче.
По мере получения маленьких тяжелых мешочков, взгляд Бондена становился все более стеклянным и ничего не выражающим, он ничего не сказал, он просто изгнал из своего взгляда всякие следы интеллекта.
– Ну вот, – произнес Джек. – А вот записка для капитана Дента. Он должен будет спросить тебя, можешь ли ты найти вешки на входе в бухту, где «Уосп» высаживал доктора, и если ты не сможешь, обрати внимание, Бонден, если ты не будешь абсолютно уверен в вешках и приметах – ты именно так и скажешь, примут тебя за болвана или нет, неважно. И, Бонден, смотри за доктором! Закрепи получше кремни на его пистолетах, слышишь меня? И не давай ему промочить ноги.
– Есть, сэр! – откликнулся Бонден.
Несколькими минутами позже от борта отвалила шлюпка. Бонден, неестественно напряженный в своем плотно застегнутом бушлате, выскочил на борт «Грапплера» и затащил следом Стивена, и бриг двинулся на юго-запад в сопровождении «Виндэма».
Джек наблюдал за ними, пока корпуса их не скрылись за горизонтом, а затем снова вперил взгляд в побережье, укрепления которого были четко и ясно различимы на фоне яркой зелени сахарного тростника. Он почти чувствовал ответные взгляды французских офицеров, направивших свои трубы на эскадру, особенно Гамелена, своего визави. Отдавая приказы, начавшие длительную блокаду, он проигрывал в уме возможности выманить противника из бухты на бой.
Он уже опробовал несколько вариантов до того, как «Грапплер» вернулся обратно, неся на борту Стивена, обремененного новыми разведданными, сундуком лучшего в мире кофе и новой машинкой для его обжарки. Он опробовал открытую провокацию, он попробовал приманку с хромой уткой, но Гамелен не клюнул, хитрая бестия. Французские суда стояли все на тех же местах, и эскадра была вынуждена заняться блокадной рутиной, оживить которую могло лишь ожидание Рождества.
Отнюдь не все новости, привезенные Стивеном, были хорошими: из Франции ожидался фрегат «Эстрей», неприятности коменданта Сен-Поля пошли на убыль после смерти генерала Десбрюсли, довольно приличная регулярная часть с ревностными бонапартистами-офицерами высадилась на острове. Теперь Реюньон было куда труднее взять с обещанными тремя тысячами из Индии, чем с полутора тысячами с Мыса за несколько недель до этого. По мнению французов, даже в случае хорошей погоды, успешной могла быть высадка не менее, чем пяти тысяч штыков. С другой стороны, Стивен узнал множество сведений о Маврикии, куда более важном острове, благодаря своим отличным портам. Среди прочего, что значительную часть французского гарнизона составляли ирландские части, пленные и добровольцы, что до сих пор верили в Бонапарта. И Стивен завязал немало контактов, некоторые – высочайшей ценности. «Итак, – заявил он, – как только ты сможешь дать мне «Нереиду», с Клонфертом, с его знаниями здешних берегов и его черным лоцманом, я начну подготовительную работу. Оставив прочие соображения, нашим плакатам надо время, чтоб подействовать, а хорошо пущенный слух, некоторая оплошность в нужном месте, вполне вероятно, заставят выйти в море эти твои фрегаты».
Джек весьма вольно определял приоритеты задач, стоящих перед ним:
– Можешь считать меня слабаком, Стивен, но я скажу, что мне жаль того времени, когда мы были сами по себе, хоть и изрядно занятые, порой, но у нас всегда находилось свободное время по вечерам для партии в пикет и для музыки. Завтра ты получишь «Нереиду», если захочешь, «Венус» сейчас на кренговании, и «Манш», по некоторым признакам, собирается заняться тем же, так что я могу уделить тебе корабль, но сегодняшний вечер пусть будет нашим. Пока тебя не было, я переложил Корелли для скрипки и виолончели.
Музыка унесла их на несколько часов в прошлое, такое далекое, где не было секретаря коммодора с кучей бумаг на подпись, где не было обидчивых капитанов, с трудом держащих свои чувства в узде, и где мелкие дела, которые первый лейтенант оставлял своему капитану, могли быть разрешены по свойски среди людей, которых капитан знал, как самого себя. Но утро принесло обратно мистера Петера с кучей документов: «Мэджисьен» с прискорбием извещала, что просит о проведении военного суда над сигнальщиком, с приложением списка просто невероятных проступков, совершенных последним в пьяном виде, венчал оный список удар корабельного капрала дубинкой в живот; на «Сириусе» кончались дрова и вода. Стивен перешел на «Нереиду» после не более, чем краткого «пока!»
Он нашел Клонферта в приподнятом настроении, радующегося самостоятельности и свободе от жесткой дисциплины, насаждаемой на эскадре коммодором. Ибо, хотя между Джеком и лордом Сент-Винцентом были разногласия, включая политику и свободу слова, они вполне сходились в вопросах поддержании порядка, и, особенно, в точном и беспрекословном следовании сигналам.
По утрам они гуляли по квартердеку, и, пока они прохаживались по наветренному борту, а мимо проплывали высокие, поросшие лесом берега Маврикия, дрожащие в жарком мареве, Стивен постепенно проникался атмосферой, царящей на корабле. На фрегате осталось лишь несколько человек из старой команды «Нереиды», так как Клонферт забрал с собой всех офицеров и большую часть команды «Оттера», так что тут царил тот же дух, что ранее – на шлюпе.
Во многих отношениях он ничем не отличался от того, что существовал на других военных судах: в работах, выполняемых командой, в неизменном распорядке дня, в фанатичной аккуратности. Но никогда, будучи под командованием Джека Обри, ему не приходилось встречаться с тем, что любое приказание встречало предложение «а не лучше ли сделать так». Причем склонностью к обсуждениям приказов команда была пропитана на всю высоту служебной лестницы – от вахтенного офицера до Джемми Дакса, смотрящего за курятником. Со своим ограниченным опытом Стивен не мог сказать, что это неправильно, все выглядели проворными и бодрыми, решенные маневры выполнялись как следует, но он полагал, что подобная болтливая увертливость скорее бы подошла флоту французов, как нации живой и многословной.
Исключением являлись уоррент-офицеры: штурман, боцман, канонир и плотник – мрачные люди, казалось, сросшиеся с традициями Королевкого флота, особенно величественный, с каменными чертами лица, мистер Саттерли, старый штурман, который к капитану относился со скрытой снисходительностью, а корабль вел практически молча. Строевые же офицеры и гардемарины были куда менее молчаливы, они, очевидно, весьма дорожили вниманием и расположением Клонферта и боролись за него как с помощью служебной активности, так и поведением, состоящим из причудливой смеси вольности и сервилизма. Слова «мой лорд» вечно были у них на языке, и шляпы, обращаясь к нему, они снимали с подчеркнутым почтением. Да и обращались они к командиру куда чаще, чем было принято на остальных судах, знакомых Стивену, переходя на его сторону квартердека без спросу, и выдавая по собственному почину замечания, никак не связанные с их обязанностями.
