Все родители-одиночки, сражающиеся с бедностью, действуют одинаково. Мы работаем, любим, боремся. Но стресс и переутомление оставляют нас выпотрошенными. Без сил. Пустыми оболочками своего бывшего «я». Именно так я чувствовала себя в те дни после аварии. Как будто мои ноги едва касались земли, по которой я ступала. Казалось, в любой момент дуновением ветра меня может унести прочь.
Дом с клоунами
Я называла тот дом Домом с клоунами. Хозяйка обожала пейзажи Томаса Кинкейда – ими были увешаны все стены первого этажа. Но на длинной лестнице, ведущей наверх, висели в ряд картины с изображениями клоунов. Грустных клоунов. Их портреты, провожавшие меня глазами. Статуэтки клоунов она собирала тоже, но картины были хуже всего. Глядя на них, я чувствовала себя беспомощной. Испытывала одновременно ужас, отвращение и любопытство – кто согласится повесить такое у себя на стене? А если электричество вдруг отключится и луч света от фонарика выхватит из темноты клоунское лицо? Можно же до смерти испугаться!
Раз в месяц я делала уборку на нижнем этаже, где для двоих взрослых сыновей хозяева устроили отдельные спальни с ванной. По-моему, мальчики никогда там не жили, но их детские сокровища были аккуратно расставлены по своим местам. Я стирала пыль с кассет Белл Бив Дево, школьных фотоальбомов, будильника с Микки Маусом; взбивала подушки, а сверху сажала игрушечного медведя. Но в тот день, впервые выйдя на работу после аварии, я первым делом прошла в ванную.
Мне казалось вполне естественным запереться там, чтобы защититься от зияющей пустоты, навалившейся вдруг со всех сторон. В ванных вообще хорошо прятаться. Мне хотелось распластаться на полу, на животе, закрыв голову руками – так нас учили делать в случае торнадо, – словно мир собирался обрушиться на меня. После аварии Дом с клоунами, большой трехэтажный особняк с видом на город, в котором мы когда-то жили с Тревисом, словно лишний раз указал мне на то, насколько моя жизнь вышла из-под контроля. Насколько я не уверена в собственном будущем. Как финансово не защищена.
Я упала на колени перед унитазом и сделала вдох, считая до пяти, прежде чем выдохнуть. Одновременно я сворачивала треугольником кончик туалетной бумаги – один уголок, потом другой, пока треугольник не будет ровным. Закончив, я потянулась рукой к своей коробке за желтыми резиновыми перчатками. Из них на пол посыпались осколки стекла.
Слезы заволокли мне глаза. Туалет, который только что казался мне надежным укрытием, теперь напомнил кузов грузовика, в котором прессуют мусор. Я схватилась за ручку двери и распахнула ее, ловя ртом воздух. Из моей груди вырвался животный стон, а потом рыдания. Днем раньше Джейми, забирая Мию возле причала, пронзил меня многозначительным взглядом; он прилетел туда, явно ощущая себя супергероем, спасающим свою дочь от злой ведьмы, которая ее едва не убила. Мия начала плакать, протягивая ко мне руки.
– Нет, любимая, – сказал он, – тебе лучше пойти со мной.
И потом этот взгляд.
Я сидела на полу возле душа, упираясь лбом в колени, и гладила рукой пушистый коричневый коврик. Звук лопающегося стекла по-прежнему отдавался у меня в ушах, заставляя сжиматься все в груди. Я на работе, – говорила я себе. – У меня нервный срыв, а я на работе.
Внутри перчаток тоже были осколки стекла. Я вытряхнула их и надела перчатки, но слезы слепили меня, поэтому я снова их стащила и закрыла ладонями лицо в попытке спрятаться.
Потом достала телефон и нажала кнопку с домашним номером Пэм.
– Я плачу и не могу остановиться, – сказала я. – Пэм, я не знаю что делать. Слезы не прекращаются.
Я едва могла дышать.
– Стефани? Что с тобой? Ты где?
Она говорила так обеспокоенно, по-матерински, что я зарыдала еще сильнее.
– Я… тут… – пробормотала я, прижимая ладонь к губам, чтобы не заставлять ее это слушать. Я не помнила фамилии владельцев. – В большом доме с клоунами.
– У Гаррисонов? – переспросила она.
– Ага, – кивнула я. Кажется, именно так их звали. – Убираю сегодня нижний этаж.
По моему голосу могло показаться, что я бегу.
– В моих вещах осколки стекла. Мию всю засыпало осколками. Она могла погибнуть.
– Ясно, – сказала Пэм и сделала паузу, словно подбирая слова. – Ты же не могла знать заранее… говорят, люди отвлекаются, глядя на объекты, мимо которых проезжают… но ты же не знала об этом, когда там припарковалась, правда?
Я подумала о том водителе, который, наверное, писал СМС, или прикуривал сигарету, или отвлекся еще на что-то – вдруг он смотрел на меня, склонившуюся над разделительной полосой? Что, если я стала тем самым объектом, на который он отвлекся?
Пэм знала о моей финансовой ситуации. Знала, как мне нужны эти часы, что я не могу себе позволить их пропустить и не получить оплату. В то утро она выслушала мой рассказ о том, каково это – садиться после аварии за руль. О том, как дрожали мои руки, как мне пришлось снова проезжать то самое место, как я старалась не смотреть на черные следы шин и осколки стекла на краю дороги, но все равно увидела их. В тот день мне надо было убрать только один дом. Но я не могла этого сделать.
– Почему бы тебе не взять выходной? – мягко предложила она, когда я закончила. – На сегодня и на завтра тоже.
– Завтра я уже смогу работать, – возразила я. На завтра у меня был только Фермерский дом. Тоже, конечно, не шутки. – Я справлюсь. – Я сказала это больше для себя, чем для нее. – Может, разве что сегодня. Тогда я попробую дозвониться до страховой компании и составить какой-то план. Разобраться в ситуации, – сказала я, чувствуя немного больше уверенности в себе.
– Хорошо, – ответила Пэм. Мне показалось, она улыбается. – А потом возвращайся к работе. Это тебе надо, не мне. Тебе же будет хуже, если станешь так расклеиваться. – Она сделала паузу. Я услышала в трубке звуки телевизора. – Ты сильная. Полагайся на себя, – добавила она.
Вот только очень трудно было поверить, что во мне еще остались силы.
Повесив трубку, я вздохнула, не осознавая, как сильно мне требовалось хоть какое-то сочувствие. Днем раньше мой отец накричал на меня по телефону, потому что я написала об аварии на Фейсбуке. Он сказал, что теперь кто угодно сможет увидеть фото моей разбитой машины и использовать эту информацию против меня.
– Мой профиль открыт только для друзей, – ответила я, раздраженная его паранойей и задетая тем, что только это его и обеспокоило. – Я имею право общаться с людьми, папа.
– Вот только не обязательно все им выкладывать, – выкрикнул он. – Ты понимаешь, что страховая может решить, что виновата ты? Ты вообще об этом подумала?
Естественно, он не понимал, как я в тот момент нуждалась в поддержке – пусть даже в виде комментариев, оставленных под фото, от людей, находящихся от меня за тысячи миль.
– Да, папа, – мягко произнесла я. – Да, я об этом подумала.
