Неделю спустя Бабушка Джуди уже встречала нас с распростертыми объятиями. В один из наших первых визитов она отвела меня в свой кабинет, чтобы поближе познакомиться и лучше узнать друг друга. Может, это был тяжелый день или просто я чувствовала себя беспомощной и усталой, но, сидя в ее кабинете и рассказывая о своей жизни, я вдруг расплакалась. Джуди протянула мне салфетку и сказала:
– Ты отличная мать. Я совершенно уверена. А уж я умею отличить хорошую мать от плохой.
Я посмотрела на нее, шмыгнула носом и поняла, что никто раньше мне такого не говорил. За одни эти слова я начала воспринимать Бабушку Джуди как члена семьи.
Поскольку Мия теперь проводила время в отличных условиях, я стала меньше переживать, что оставляю ее, уезжая на работу. Я набрала максимум заказов, заполняя пробелы в своем расписании от агентства частными клиентами. С них я брала вдвое больше, чем получала от «Классик Клин». Впервые за лето у нас были оплачены все счета. Мы с Мией стали неразлучной парочкой, и у нас появилась своя песня – «Вечное Я» Суфьяна Стивенса, или, как говорила Мия, «У-О». Ничего не осталось! У-о! Мы называли ее счастливой утренней песней и непременно слушали, прежде чем разъехаться на весь день, и это нам очень нравилось. У нас снова был режим дня. В начале осени к нему добавились онлайн-лекции, так что мне снова пришлось жертвовать сном. По вечерам я делала себе гигантскую кружку кофе и садилась за домашнюю работу. По выходным училась тоже. Приступая к учебе, я понимала, что буду очень уставать, но, в моих глазах, уроки являлись моей основной работой. Работой, которая когда-нибудь вытащит нас отсюда.
Пэм и Лонни оценивали время уборки, основываясь на собственных темпах. Но они были женщинами средних лет и не в лучшей физической форме, я же стала настоящим ниндзя. После нескольких месяцев работы на полную ставку мне пришлось искать ремень для моих брюк. Я не могла бы поправиться, даже если бы постаралась. Если я заканчивала уборку раньше, чем предполагалось, мне советовали не торопиться. Получив из-за моей быстроты счет на сумму меньше оговоренной, клиент в следующий раз не захотел бы платить больше. Получалось, что я должна соблюдать сроки, хотя бы из справедливости по отношению к тем, кто придет мне на смену.
В некоторых домах я теперь позволяла себе сделать перерыв. Пролистать книги, лежащие на ночном столике или на барной стойке в кухне. Покопаться в вещах в поисках спрятанных бутылок с алкоголем, шоколадок, пакетов с покупками, которые так и валялись нетронутые месяцами. Мне было интересно, как по-разному люди справляются со своими проблемами. Я рыскала по ящикам потому, что мне было скучно – в каком-то смысле это тоже был способ справляться с проблемой.
Мне начали нравиться дома, где хозяева не прятались от меня. Мне нравилось по утрам пятницы убирать у Генри. Я никогда не рыскала там, где ко мне не относились как к невидимке, где мое имя было Стефани, а не «клининг» или, того хуже, «уборщица», в календаре. И я никогда не копалась в вещах клиентов, с которыми договаривалась напрямую, а не через «Классик Клин». Мы с ними уважали друг друга и, со временем, даже становились друзьями. В своих поисках я словно обнаруживала отгадки, свидетельства тайных сторон жизни людей, у которых – внешне – было все. Однако, несмотря на богатство и двухэтажные дома американской мечты – с мраморными ванными и кабинетами, смотрящими на океан, – в их жизни чего-то не хватало. Меня поражало то, что я обнаруживала в потайных уголках, удивляли книжки о самопомощи, которые эти люди читали. Просто у них были более роскошные холлы и просторные гардеробные, чтобы прятать в них все, что их пугало.
Дом Лори был построен специально для нее, с учетом ее болезни – хореи Хангтингтона. Большую часть дня она проводила, обложенная подушками, в кресле перед телевизором. Она едва могла говорить, но персонал, ухаживавший за ней, похоже, ее понимал. Ее конечности, казалось, жили собственной жизнью: нога, к примеру, могла внезапно резко взметнуться в воздух. Сиделки кормили ее, мыли, водили в туалет. Пока я протирала телевизор и полки с фотографиями, Лори смотрела на меня своими темными острыми глазами.
Каждый второй четверг я проводила в ее доме по шесть часов. Дом был большой – его построил ее муж, выделив себе верхний этаж, где он обычно отсыпался по выходным. Сиделки у Лори менялись, но Бет обычно находилась на месте в каждый мой приход. Она предлагала мне кофе, но я редко соглашалась – обычно мы просто немного разговаривали, пока я убирала.
В то утро, когда я во второй или в третий раз ехала к Лори, сломался автомобильный DVD-плеер, который Тревис подарил Мие на день рождения. Мия начала кричать и колотить по нему ногами, сидя в своем детском кресле. Плеер здорово меня выручал во время наших долгих поездок на машине. Я сотни раз слышала песенку Элмо про уши и носы. Добравшись к Лори, я, чувствуя себя сплошным комком нервов, постаралась побыстрее затащить свое добро в хозяйскую ванну, размером превосходившую всю мою квартиру.
Мне пришлось на некоторое время спрятаться там от Бет, чтобы прийти в себя. Это было единственное помещение на первом этаже, где имелась дверь. Ванну окружали окна, поэтому мне приходилось забираться внутрь, чтобы вымыть подоконники. Ты даже не можешь купить ей новый, – громко звучали у меня в ушах безжалостные слова. Мое тело словно сжалось; я села на пол, обхватив колени руками и раскачиваясь взад-вперед. Плеер не стоил и сотни долларов, но я действительно не могла его купить. Эта мысль повлекла за собой и все остальные – о том, чего я еще не могу дать своей дочке: хороший дом, семью, собственную комнату, холодильник, полный продуктов. Я крепче стиснула руками колени и, не вытирая слез, текущих по щекам, принялась повторять свою мантру, чтобы отогнать накативший на меня страх, пока он не перерос в панику:
Я люблю тебя. Я с тобой. Я люблю тебя.
Я с тобой.
Когда я была бездомной, психотерапевт впервые рассказала мне о мантрах; правда, тогда это были фразы вроде «никто еще не умер от панической атаки». Она же учила меня представлять себе, как моя дочь качается на качелях, и успокаивать дыхание, подстраиваясь под их ритм. Но все это не работало. Мне надо было знать, что кто-то придет мне на помощь и все решит. В то лето, стиснув зубы, я решила, что этот человек – я сама. Не мужчина и не семья. Только я. Я должна перестать надеяться, что появится кто-то, кто меня полюбит. Я должна сделать это сама. Должна сама проложить себе путь в жизни, что бы она ни сулила.
После того утра со сломанным DVD-плеером каждый раз, убирая у Лори, я работала словно в тени самой себя: вспоминала, как я плакала, стоя на коленях, и ждала, пока станет легче дышать. Иногда я останавливалась, чтобы посмотреть на этот призрак, мое прошлое «я», с состраданием, с позиций другого «я», ставшего старше и мудрее, и немного себя утешить. Я научилась обращаться к своему внутреннему взрослому и в моменты паники тоже. К себе, старше лет на десять, преодолевшей этот ад. Надо было лишь верить в то, что это мое «я» существует.
Однажды во вторник я позвонила Пэм спросить, можно ли разделить уборку в доме Лори на два дня или на сегодня ограничиться тремя часами. Мия уже несколько дней болела инфекционным синуситом, к которому присоединился конъюнктивит. Я не могла оставить ее в саду и не могла больше отменять заказы. В то утро я созвонилась с Джейми и попросила его взять дочку на пару дней к себе. Я собиралась сначала заехать с ней в неотложную помощь, дальше отвезти к нашему месту встречи, на причал, а потом мчаться к Лори, где мне предстояло вкалывать допоздна.
