В Грустном доме не было особенно грязно. Иногда мне приходилось отскребать капельки крови с пола в ванной, и туалет сильно пачкался тоже. В остальном дом просто покрывался пылью. Пожилой хозяин проводил там большую часть времени, если не лежал в больнице, но почти ничем не пользовался.
Судя по фотографиям, его жена умерла в конце восьмидесятых. Поначалу я предполагала, что она скончалась совсем недавно, но мне не попалось ни одного фото с ней, сделанного в последние годы. Памятные безделушки, которые она собирала, по-прежнему стояли на подоконниках: маленькие фарфоровые куколки и птички, аккуратно выстроенные в ряд. К пробковой доске над столом на кухне были приколоты списки дел, написанные ее рукой. В ванной было две раковины, и рядом с ее до сих пор висел включенный в розетку фен, который я каждый раз тщательно протирала. Рядом с его раковиной лежала расческа и стояли пузырьки с лекарствами, которые постоянно менялись. Я начала приглядываться к ним, пытаясь разобраться, что у него за болезнь. Скорее всего, просто разбитое сердце.
На полочке в ванной, прямо под зеркалом, в которое он смотрелся, стояли две урны – с прахом его жены и их сына. На фотографии сын показывал знак «мир», стоя на вершине горы, в зеленой бандане и с длинной бородой. Ниже шли традиционные строки:
Не стойте, плача, над моей могилой.
Меня там нет. И я не сплю.
Две маленькие шкатулки стояли бок о бок: одна из розовой керамики с выпуклыми розочками и вторая, из темного олова. К розовой была прислонена фотография его жены. Я открыла шкатулки, чтобы посмотреть, что внутри: там лежал пепел и таблички с данными покойных из крематория.
Он питался выпечкой и сандвичами из местной лавочки деликатесов и пил много кофе со щедрой порцией ликера «Калуа». Ему было, наверное, под семьдесят или чуть больше, но он по-прежнему занимался гольфом и делал ставки в индийских казино. В гараже пылились неплохая моторка и «Джип CJ». В гостиной на стене висела фотография его жены перед этим самым джипом: улыбающейся, в солнечных очках. Он курил «Кэмел» без фильтра прямо в спальне, стоя перед раздвижными стеклянными дверями, или на террасе, если позволяла погода. Его младший сын, живший в нескольких часах езды, похоже, почти его не навещал. Он был одинок и медленно умирал в доме, который превратился в хижину отшельника после смерти жены. Он все делал правильно: работал на хорошей работе, женился на женщине, которую любил, много путешествовал – но теперь все равно доживал свой век в одиночестве.
Когда я впервые вернулась к себе после уборки в Грустном доме, то не могла перестать думать о том клиенте. Работа в целом была унылая, исключительно ради денег, но тут внезапно она начала оказывать неожиданное влияние на мою жизнь: слабости других людей, свидетелем которых я становилась, делали легче мое бремя. Хотя я никогда не виделась и не разговаривала со своими клиентами, хотя большинство из них вообще не знали о моем существовании, они начали мне казаться членами семьи или друзьями, о которых я волновалась, переживала, заботилась – пускай и на расстоянии. Я представляла себе, чем они занимаются по вечерам. Где сидят. Что едят, что смотрят по телевизору. Как проводят свои дни. Моя жизнь была лишена событий, но благодаря им у меня было на что надеяться, за кого тревожиться и кому желать всего самого наилучшего.
Мию постоянно переводили из группы в группу из-за текучки персонала в яслях, который нанимали и увольняли в зависимости от количества детей. Пару недель каждый раз, когда я отдавала дочь утренней воспитательнице, та сама вытирала слезы, оттаскивая от меня Мию, которая кричала и вырывалась. Однажды я услышала краем уха, как воспитательница жаловалась другой маме на то, что работа очень тяжелая, а платят им совсем крохи. «Стоило ради этого учиться в колледже!» – рассерженная, бросила она. Я страдала, оставляя Мию с ней, страдала от того, что не могла позволить себе хорошие ясли, в которых воспитателям хотя бы достойно платили.
Однажды утром, после особенно тяжкого расставания, я села в машину и зарыдала, решив, что имею право потратить пару минут на собственные чувства. В тот день я привезла Мию немного раньше, чем обычно, но из-за традиционного скандала в дверях мы, в результате, опоздали. Не сдержав свое недовольство ею, я ушла, не поцеловав дочь на прощание. И что, если теперь я погибну в автокатастрофе и последним ее воспоминанием будет, как я ушла, оставив ее плачущей в окружении чужих людей?
Подобные мысли, постоянно меня преследовавшие, в то утро были особенно сильными. Я знала, что в следующие два дня должна буду работать в медвежьем углу на острове Камано, где не принимает мобильный телефон. Мне не нравилось уезжать от Мии, оставлять ее в яслях, далеких от идеала, но особенно меня пугала мысль, что если с ней в течение дня что-нибудь случится, мне не смогут позвонить. Но работа была слишком хороша, чтобы от нее отказаться.
– Это уборка по выезду, – сказала Лонни по телефону. – Такие заказы нам редко перепадают.
В большинстве случаев у «Классик Клин» для всех потенциальных клиентов имелись приблизительные расценки на услуги. Менеджер встречался с владельцем, оценивал объем работ и примерно определял время (и, в некоторых случаях, количество сотрудников), которое там потребуется. Постоянные клиенты, у которых уборка проводилась раз в неделю, раз в две недели или раз в месяц, платили по фиксированным ставкам, но уборка после ремонта или выезда жильцов оплачивалась по специальному тарифу.
Я убирала в пяти или шести домах, но все это были уборки раз в две недели или раз в месяц, то есть за две недели я вырабатывала около двадцати часов, за которые мне и платили. Я не могла наняться на другую работу, потому что расписание у меня варьировалось, и всегда просила дать мне дополнительные часы, если они появятся. Когда Лонни позвонила спросить, соглашусь ли я на уборку по выезду, я тут же согласилась, даже поблагодарила ее за то, что она отдала этот заказ мне, а не другим сотрудницам.
Убирать предстояло спаренный дом-трейлер, стоявший на той же улице, что и дом другого нашего клиента, которого я называла Шеф-поваром, из-за огромной плиты. Владелец, в тех редких случаях, когда мы с ним встречались у него дома, обычно стоял на кухне перед этой самой плитой, занимая все пространство между ней и кухонным островом в центре.
– Пришлось кредит взять, чтобы ее купить, – сказал он как-то, бережно проводя пальцем по краю. – Стоит, наверное, вдвое дороже твоей машины!
Хоть я и не сомневалась в справедливости его замечания, мне пришлось приложить усилие, чтобы не нахмуриться в ответ на этот намек: я, мол, езжу на старенькой «Субару»-вагон. Вместо этого я спросила, будут ли особые инструкции относительно ухода за плитой. За две недели, проходившие между уборками, она вся полностью покрывалась жиром из-за его пристрастия к фритюру, о котором явственно говорили закопченная фритюрница и многочисленные бутыли с ароматизированным оливковым маслом. Похоже, он пользовался ею чуть ли не каждый день, поскольку весь дом пропитался стойким запахом гари.
– Да! – воскликнул он, подняв вверх указательный палец. – Не пользуйся жесткой стороной губки!
