«Ты знаешь, что тебе следует сказать?»
Да.
«Ты готов?»
Думаю, да.
«Плохой ответ. Попробуй сказать просто “да”».
Да.
«Она здесь».
– «Я лес кругом весь обошел, а человека не нашел, – Кристин пожимает плечами, стоя лицом к залу, потом приближается ко мне, – на чьих глазах мой царь желает цветочек этот…»
«Давай!»
– Э-э-э… извините. – Я встаю.
Зал удивленно таращится. Оказывается, далеко не все зрители были захвачены зрелищем. Зато сейчас никто глаз со сцены не сводит. Проснулись даже те, кто дремал. Будто я – диковинный жираф, десантировавшийся на сцену с вертолета. Я кожей чувствую их изумление. Я смотрю им в лица.
– Извините, что прерываю спектакль и все такое, – улыбаюсь. – Меня зовут Джереми Хир, я играю тут в пьесе, как вы могли заметить. Знаете, прошедшая неделя выдалась чертовски тяжелой для нашей школы, – скрещиваю руки на груди.
Люди в зале улыбаются. Это хорошо. Небось, решили, что смотрят этакую современную постановку Шекспира.
– Нам пришлось несладко, когда выяснилось, что Джейк не сможет играть, мы все… ну, вы понимаете, мы болеем… то есть молимся, да, молимся за него. А еще мне очень не хватает моего друга Рича, пострадавшего в том же пожаре.
Слышатся жидкие аплодисменты.
– Что ты творишь, Джереми?! – вопит мама, вскакивая с места.
«Скажи ей, чтобы потерпела».
– Минуточку терпения, мам.
Машу ей рукой, кое-кто смеется. Родственники тянут ее обратно.
– Человек, который вдохновил меня на участие в пьесе, – это одна очень…м-м-м… прекрасная девушка, Кристин Канилья. Она играет Пака.
Поворачиваюсь к Кристин. Та взирает на меня с убийственной комбинацией изумления и ненависти. Никогда прежде не видел такой ненависти в ее глазах. Да и вообще не припомню, чтобы наталкивался на такую злость и отвращение. Уже понимая, что проиграл, не могу остановиться. Потому что я стал самим собой. Теперь я лучше ошибусь, чем буду бездействовать. Восемь недель назад я вообще ничего не стал бы предпринимать.
– Мне давно нравится Кристин, но знаете, как бывает, я все не мог решиться…
Зал уже явственно гудит.
– Джереми, ты спятил?! – шипит с пола Эллен.
Кристин молчит. Глядя ей в глаза, громко, чтобы все слышали, заявляю:
– В общем, Кристин, я спрашиваю тебя, хочешь ли ты… ну, в общем, быть со мной?
Затем, не дожидаясь ответа, делаю то, о чем условился со мной СКВИП. Зажмуриваюсь, наклоняюсь, чтобы ее поцеловать, и… промахиваюсь?! В зале откровенно хохочут.
Открываю глаза. Кристин, оказывается, отошла в сторону. Она тихо произносит одно-единственное слово. Однако в ее тоне столько ненависти и уверенности, что я понимаю, это правда:
– Лузер.
Потом поворачивается лицом к залу:
– Воистину несчастный бредит во сне, он одержим любовью, не иначе!
Господи, и что мне теперь делать? Я едва стою на ногах. Или лучше все-таки упасть?
Эй! Ты где? Включись!
Тишина.
Поняв намек Кристин, валюсь навзничь. Она такая умная. Пытается включить мою идиотскую выходку в пьесу. Кристин тем временем продолжает свой монолог с прерванного места:
– «Ночь – тишина! А, вот невежда! На нем афинская одежда…»
Да, все верно. Я и есть афинский юнец-неудачник. Кристин опускается рядом на колени так, чтобы ненароком не прикоснуться ко мне. Крепко-крепко зажмуриваюсь и упрашиваю, умоляю, заклинаю СКВИП включиться. Тишина. Я лежу, теряя то единственное, чего хотел больше всего на свете.
47
Дальше начинается самое худшее. Кристин покидает сцену. Мне надо «проснуться» и «влюбиться» в Елену, которую играет девочка, чьего имени я не помню. Мой мозг в огне. Разум помутился от стыда. Я с грехом пополам бормочу слова Лизандера. По залу пробегает шумок, негромкий, но очень показательный: зрители листают программки, ища фамилию тощего придурка, едва не провалившего весь спектакль, перешептываются с веселящимися соседями. Слышатся клацанье клавиш и вибрация телефонов: народ дружно набирает эсэмэски, чтобы поскорее поведать приятелям о конфузе школьных актеров. Наконец второе действие заканчивается. Ухожу за кулисы, жалея, что у меня нет затычек для ушей. Не хочу больше слышать звуки этого дерьмового мира, в который угодил.
– Джереми, снимай костюм и убирайся, – заявляет мне мистер Рейес, едва я выхожу в темное душное закулисье.
– Да, – тихо соглашаюсь я.
– В жизни не сталкивался ни с чем подобным! А-а-а! Что тебе в голову взбрело? Кристин в слезах, тебе еще повезло, что она не потребовала выписать на тебя охранный ордер! У-у-у! Уйди с глаз моих, и чтобы больше ноги твоей в театре не было! На финальный поклон с нами не пойдешь! Во-о-он!
– Хорошо, мистер Рейес.
Увы, остроумного ответа у меня нет. Сам, без СКВИПа я ничего сообразить не могу. СКВИП же хранит молчание. То ли завис, то ли сломался. Словно его и не было.
Иду по коридору. Мимо Марка, мимо расстроенного пианино, Эллен и прочих.
– Сволочь, – произносит Марк.
Даже геймбой ради этого отложил.
Кристин стоит в дверях, ведущих из кулисы в бежевый коридор. Когда я уже на безопасном расстоянии, она шипит мне вслед:
– И зачем ты выставил себя идиотом?
Смотрю на нее. Она глядит на меня сквозь пальцы, которыми прикрывает лицо. Наверное, не хочет, чтобы я видел, как поплыл от слез грим. Или не хочет видеть меня? К ней тут же подскакивает феечка и тянет за руку, пытаясь увести прочь.
– Это не я, это все СКВИП… – лепечу беспомощно, но разве такое объяснишь?
– Если бы ты не был идиотом, мне бы даже, наверное, понравилось! – кричит она, но феечка утаскивает ее за собой.
Выхожу в коридор, снимаю наряд Лизандера. Интересно, кто теперь будет играть мою роль до конца пьесы? Дублера-то у меня нет. Едва успеваю стянуть штаны, как выскакивает мистер Рейес и протягивает к ним руку со словами:
– Думаю, мне они придутся впору.
Я переодеваюсь, сидя в том же самом кресле, в котором сидел перед началом спектакля. Мои вещи до сих пор тут лежат.
– Сто лет не играл в этой пьесе. Спасибо, что предоставил мне шанс покрасоваться напоследок, э-э-э…
Отдаю ему панталоны, рубаху, дублет – короче, всю эту дебильную шекспировскую атрибутику. Мистер Рейес, прижав к груди ком одежды, нагибается, чтобы снять ботинки.
– Я обращаюсь так с тобой потому, Джереми, что ты умный. У тебя хватает мозгов понять, когда надо вести себя по-взрослому. Собственно, я и обращаюсь с тобой как со взрослым. Если актер срывает мой спектакль, ему в театре не место. – Он выпрямляется и шествует за кулисы. – Удачи, Джереми.
