Действительно, её клиент. С виду тонкий, сухой, очки дорогие, планшет вообще – пол-Ясиной зарплаты. А рядышком официанточка вытянулась по струнке и трясется.
– Но вы же еще не заплатили…
– Как же? – говорит он мягко, с вежливым укором. А у самого над головой так и вьётся кисло-жёлто-зелёная злорадная мошкара. – Дал вам купюру, пять тысяч. Вспомните, милая барышня.
– Но вы мне ничего, правда…
Он вздыхает устало, снимает очки и начинает салфеткой протирать:
– Ну, что ж, давайте позовём менеджера.
Яська цокает недовольно языком – вот нахал, врёт и не краснеет! – и начинает медленно подбираться к нему по дуге. Так, чтоб сперва издали заметил, краем глаза, а потом отвернуться не смог. С каждой секундой тяжесть наваливается, затем левая нога гнуться перестает, а шею и подбородок начинает щекотать что-то.
До столика остаётся метра два, когда клиент оглядывается на характерный звук шагов – да так и замирает. Очки падают в грязную тарелку из-под спагетти «болонезе».
– Алексей Фёдорович?..
Яся ловит его взгляд, по-стариковски поджимает губы и качает головой: ну что такое, юноша, смотреть стыдно, а ведь вы такие надежды подавали…
И хромает в сторону уборной.
По пути успевает поглядеться в блестящую полосу над барной стойкой. Оттуда, с широкой зеркальной плитки, взирает разочарованно невысокий седой мужчина с аккуратной бородкой. Коричневый костюм слегка протёрт на локтях, но безупречно чист, под острым подбородком – нелепая цветастая бабочка.
Яська пережидает полминуты и снова выходит. На неё, невзрачную мышастую девчонку, внимания клиент не обращает. Он занят – извиняется торопливо перед официанткой, платит – «Сдачи не надо, благодарю за беспокойство, возьмите на чай» – и подрывается, чтоб нагнать у дверей уборной, объясниться… кого, с кем – Небу ведомо.
Но не догонит, конечно; нет там теперь никого.
А кофе уже остыл.
Следующий вызов застаёт в метро, на широкой мраморной лестнице, в переходе с Новослободской на Менделеевскую. Народу много, но до часа пик далеко. В бланке заказа одно слово: «Аплодисменты!». Значит, клиент где-то совсем рядом, разве что не под носом.
Яська любопытно оглядывается.
Внизу, у начала подъёма, стоит пожилая дама. Не из тех старушек – божьих одуванчиков с нимбом ослепительной седины, хрупких и махоньких, которым всяк норовит угодить, но морщинистая одышливая великанша с залаченной копной редких волос, крашенных в рыжий. В руках у неё душистая охапка деревенских пионов, у ног чемодан в клеточку. Дама смотрит то на него, то на лестницу, беспомощно и угрюмо хмурит брови. Толпа обтекает её, как волна – бутылку, увязшую в песчаной отмели.
«Нет, – поправляет себя Яся. – Не все».
Мужчина с пивным животиком рефлекторно делает шаг в сторону, избегая столкновения со стайкой студентов, бегущих наперерез, а затем замечает что-то краешком глаза – и вдруг возвращается к неживописной старушке. Приподнимает кепку, словно здороваясь, и, подхватив чемодан, споро взбегает по лестнице, перебирая коротковатыми ногами. Наверху останавливается и ждёт, пока грузная его протеже поднимется, и, не дождавшись благодарности, бежит дальше. Яська только и успевает, что попасться ему навстречу, широко улыбнуться и показать большой палец.
В окне проезжающего поезда отражается рыжая девчонка в немыслимо коротком платье; в такую можно влюбиться в старших классах, летом, на море, и пронести воспоминание о смутном неслучившемся счастье через всю жизнь.
Мужчина смущенно отводит взгляд, но толстые губы расползаются в улыбке.
В парк Яся забредает, чтобы передохнуть. Ноги гудят; голова тяжелая.
«Может, – думается ей вдруг, – ну её, эту клаку? Попрошу перевод в Департамент сновидений? Хоть вроде бы и не взаправду, но работа-то полезная, и беготни никакой. Или поплакаться, чтоб отравили отпуск? По выслуге лет положен…»
Она садится на лавочку. В обозримом пространстве – никого, только у решетки слива копошится мальчишка лет десяти. И над белобрысым затылком – Яся обмирает – черным-черно от горькой обиды.
Рука в кармане сжимает служебный телефон.
«Ну где же вы, аплодисменты?» – мается Яся. Ведь если звякнет, если придет нужный бланк – значит, помощь рядом.
Но вокруг никого.
Мальчишка лежит на пузе, по плечо запустив руку между выломанными прутьями.
Яська глядит по сторонам: ни души.
«Стоп, – озаряет её вдруг. – Одна душа все же есть». – Эй, случилось что?
Мальчишка испуганно оборачивается. Яся краснеет – отвыкла ходить со своим лицом, нескладным, веснушчатым. Свёрнутое в трубочку «рабочее универсальное» недовольно ворочается в сумочке – мол, прохлаждаемся? А работа как же?
– Ничего, – угрюмо бурчит мальчишка и отползает от решётки. Локти содраны, ладони в гадкой зеленоватой грязи.
Яся садится на корточки.
– Потерял что-то? Уронил?
– Ну, уронил, – отвечает неохотно. – Брелок.
– Любимый, что ли?
Он краснеет, мотает головой, вскакивает, точно хочет убежать. Над ним облаком – отчаянье, нежность, стыд. Но Яся уже сама распластывается на дороге, запускает руку в дыру, манит пальцем невидимый брелок – и в ладонь тут же прыгает что-то холодное.
Кажется, нужное. Очень нужное.
Яська садится и протягивает мальчишке металлическую ящерку на цепочке:
– Твоё?
Он хватает брелок и принимается яростно оттирать полой футболки; на жёлтой ткани остаются вонючие пятна.
– Это не моё, – признается вдруг. – Надо… вернуть.
– Надо – возвращай. Чужое так вообще терять нехорошо, – соглашается Яся.
Оба молчат. По асфальту прыгают воробьи и клюют семечки, хотя минуту назад дорожка была чистая и пустая; никак Департамент декораторов постарался.
– Ну, я пойду? – наконец говорит мальчишка неловко. – Спасибо.
И уходит – медленно, постоянно оглядываясь.
Яся возвращается на лавочку. На краю лежит, покрываясь на солнце капельками, вишнёвое мороженое в яркой упаковке. Веет откуда-то сиренью, хотя всё давно уже отцвело, и любимыми ландышами. Отчего-то так хорошо, так славно, что не хочется ни кофе, ни пирожных, ни даже выходного.
Тренькает телефон.
«Как насчёт повышения?»
Яська робко запрокидывает голову к небу, щурится:
– Нет, спасибо. Можно немножко попозже?
«На ваше усмотрение».
Несуществующая сирень пахнет одуряюще. Яська грызет чуть подтаявший вишнёвый лёд, болтает ногами и разглядывает сквозь парк летнюю, жаркую, заполошную Москву.
Тренькает телефон.
