– Да?
– Да. Посредством волшебного пинка.
Он действительно дважды пнул диван, и тот послушно разложился – к счастью, не на молекулы, а просто до состояния кровати.
– Располагайтесь, Алла. Если что-то понадобится ночью – вся квартира в вашем распоряжении. Кроме одной комнаты. Впрочем, она будет закрыта… Но в самом крайнем случае – запасной ключ здесь.
Михаил продемонстрировал ключ от собственной спальни и положил его на полку.
– Я не буду заходить, – пообещала Айка больше самой себе. – Я нелюбопытная.
Тут Михаил отчего-то рассмеялся, потрепал её по голове и похвалил за то, что она читает правильные сказки. Это было обидно и лестно одновременно; а ещё, похоже, у него температура подскочила, потому что рука оказалась горячая, а в спальню он уходил, шатаясь и цепляясь за косяки.
До двух часов Айка честно пыталась заснуть, но потом сдалась и начала думать про всякое. В основном – про собственную глупость и про то, кого уволит директор, чтобы другие не остались без премий. Выходило, что уволить нужно кого-то крупного, иначе денег хватит только на лишнее пирожное к ежедневной чашке кофе.
А потом ночь перестала быть спокойной и тихой.
Михаил сперва заворочался шумно, потом забормотал; уронил что-то стеклянное, но не разбил и успокоился. Но тишина действовала на нервы даже сильнее. Мерещился навязчиво запах дряни. В конце концов Айка не выдержала, взяла ключ и на цыпочках прокралась к запертой двери, не собираясь, разумеется, открывать – только послушать.
Звук дыхания не понравился бы даже самом беспечному оптимисту – неровный, с хрипами и сипами.
«У него нет бороды, – храбро напомнила себе Айка. – И душить меня он не будет, это незаконно».
Стало поспокойнее – получилось даже с первого раза попасть в замочную скважину.
Дрянь в комнате успела затянуть весь потолок и хищно свесилась к кровати, сворачиваясь вокруг шеи спящего, точно петля, но больше всего напугало Айку не это, а то, что Михаил был бледен, как студент перед сессией, на оклик не отозвался и даже на включённый свет не отреагировал.
Температура у него оказалась под сорок.
Он даже проснуться толком не сумел – послушно вытерпел присутствие градусника под мышкой, затем проглотил таблетку и выпил невкусный лечебный чай. Айка дождалась, пока лекарства подействуют, а потом намочила мягкое полотенце, хорошенько отжала и начала вытирать липкий лоб, руки и горло.
Выражение глаз у Михаила постепенно становилось осмысленным, но каким-то странным. Чем именно – Айка понять не могла, но на всякий случай держалась осторожно и помнила о Синей Бороде. Но, когда уже собралась вставать и уходить – почувствовала хватку на своей руке.
Отступила машинально – и под ногой хрупнули очки.
Своевольные брови у Михаила дёрнулись.
– Алла, вы ведь понимаете, что теперь будет, – сказал он жутким спокойным голосом. – Зачем вы вообще приехали?
И что-то такое у него происходило в голове, наверное, потому что притихшая дрянь на потолке зашевелилась вновь и начала медленно собираться в огромную «губку» над кроватью. У Айки в мозгах от этого тоже щёлкнуло, и стало вдруг тоскливо-тоскливо, обидно-обидно.
– Потому что дрянь, – сказала она честно. В горле стоял комок.
Брови у Михаила недоумённо сдвинулись к переносице:
– Что?
Айка сглотнула.
Ну вот, сказала – а зачем? Чтоб он её теперь в психушку упрятал, после швабры-то и мышей?
– Потому что дрянь, – повторила она упрямо. – Её везде много. В электричках вечерних – особенно. Она на людей нападает, жрёт их. А они потом вешаются или под поезд кидаются, только ботинки торчат… Пустите, а?
Михаил, кажется, её не слушал.
– И всё-таки – почему?
Айка стыдно хлюпнула носом. Щёки жгло, диафрагму словно скрутило, точно дрянь уже спустилась с потолка, окутала тело и начала потихоньку раздирать.
Смотреть наверх было страшно.
«Если скажу – он вообще со мной разговаривать больше не будет».
– Она у вас в кабинете была. Каждый день после того иска. А вы потом пропали… Я испугалась. Извините.
Михаил смотрел ей в глаза, не моргая. И Айке вдруг подумалось, что без очков, наверное, он плохо видит – только размытое пятно, которое хлюпает носом и несёт бессмыслицу.
«Стыд какой».
А потом он сжал руку ещё крепче и сказал:
– И вы меня даже не поцелуете?
Айка хотела врезать ему сырым полотенцем, но вспомнила про температуру, бред и галлюцинации – и сдержалась. Вместо этого наклонилась, прикоснулась губами к мокрому прохладному лбу и отпрянула. Михаил отпустил.
– Как покойника, – сказал он спокойно.
А на неё навалилась вдруг такая тоска, словно дрянь вдруг рухнула ей на плечи, забила горло, задушила. Айка хлопнула себя ладонями по щекам – и опрометью кинулась из комнаты. Захлопнула дверь, метнулась в гостиную и забилась в щель между диваном и креслом, перетянув одеяло на себя.
Михаил из комнаты так и не вышел.
Айка ранним утром тихо-тихо оделась, с трудом разобралась с замками и уехала на первой электричке, увозя на своих плечах всю дрянь из его квартиры.
Как ни странно, вагон не был пустым. Аккурат посередине, у окна сидела та самая женщина с вязанием. Айка села напротив неё и угрюмо произнесла, стараясь не расплакаться:
– Дурацкие у вас советы.
Женщина посмотрела, как всегда, хмуро, но ответила наконец:
– Неужели?
– Угу. – Айка подтянула колени к груди, бессовестно упираясь пятками кроссовок в сиденье. – Я вот не стала просто смотреть. И только хуже получилось.
– Неужели? – повторила женщина уже насмешливо. Затем выдернула спицы из вязания, затянула нитки и вручила ей разноцветный носок для великана: – Вот, подержи.
И вышла.
Только не по коридору между сиденьями, как положено, а прямо в окно, сквозь стекло, в серую хмарь, в снег с дождём, в долгий-долгий перегон между двумя городами.
Вязаный носок был тёплым и настоящим.
Дома Айка умылась, прорыдалась и решила, что на работу не вернётся, потому что смотреть теперь Михаилу в глаза никак не получится. Только не после дурацких ночных откровений. Он, конечно, добрый, в психушку её не отправит, но всё же, но всё же…
– Но всё же, – тоскливо повторила Айка вслух и села за компьютер – отправлять заявление об увольнении на почту директора. Затем отключила интернет, оба телефона и пошла готовить завтрак. Наверх она старалась не смотреть – и так ясно, что болтается на потолке.
Робкий голос разума подсказывал, что заявление директор удалит, едва прочитав – и вовсе не потому, что о таком положено за две недели говорить. А дрянь еле слышно шептала, что-де если три дня не ходить на работу, то никакого заявления и не понадобится – уволят за прогулы.
