– Эхма, как его! – присвистнул Татай, быстро зыркнул третьим глазом по сторонам и хлопнул Галипана по пояснице: – Эй, не зевай! Шапут, бывай, после гонки свидимся!
Продираясь сквозь толпу, Татай улучил момент – и с размаху налетел на того самого, синеглазого и бледного, человечного аж до щемления в груди:
– Что стоишь?! – завопил пронзительно прямо в безыскусно-соразмерное лицо. Бледный растерянно хлопнул ресницами. – Лопата показалась! Последним хочешь стать? А знаешь, что с последними бывает?! – вопросил он, потрясая кулаками, и тут же прянул назад, цепляясь за локоть Галипана: – Эй, племяш, не подведи! Не подведи, родненький!
Галипан – весь в матушку – тут же сообразил, что делать. Поднапряг ноги – и взвился кверху, ничуть не хуже иного грызя. Извернулся в воздухе и приземлился на четыре конечности уже у самой тарахтелки. Дядька Татай впихнул его в хвост, сам с разбегу нырнул в голову и засадил в панель двойную порцию стимулятора.
Тарахтелка побагровела, загудела – и резко взмыла в небо, стрекоча крыльями. Галипана швырнуло к прозрачной мембране; он едва успел разглядеть, как стремительно поднимается над грибом продолговатый металлический болид, а потом дядька Татай потянул за управляющий ус, и горизонт завалился на бок.
На горизонте, аккурат между двумя горами, сверкало нечто золотое, яростное, невообразимо прекрасное.
– Лопата… – обмирая, прошептал Галипан. Он сплюснул нос о мембрану, пытаясь разглядеть, прочувствовать, но тут из-под брюха тарахтелки, едва не вспарывая размякший панцирь, взмыл матёрый грызь.
Дядька Татай потянул за усы, уводя транспорт в сторону, и цыкнул сквозь зубы:
– Таки зацепил почти, ловкач… Ну-кась, съешь!
Он хлопнул по наросту на панели – и тарахтелка выплюнула густое облако едкой зелёной пыльцы. Грызь заверещал – и слепо замолотил лапами по воздуху, сбивая ближайших преследователей, а затем рухнул на вспаханное поле, увязая в земле.
– Один, два, три, – шептал Галипан, считая транспорты, падающие то тут, то там. Зимбани звякали в ведре на резких поворотах, оконная мембрана то мутнела от натуги, то вновь становилась прозрачной. – Четыре, пять, шесть…
Воздух потемнел от ядовитых облаков. Но хуже всего приходилось ползунам – мощные и неповоротливые, они не успевали уклоняться ни от обезумевших грызей, ни от бритвенно острых крыльев подбитых тарахтелок, а ветер ещё к тому же сносил пыльцу вперёд, прямо на пашню, закрывая дорогу к вожделенной цели.
Дядька Татай щипком закрепил кожу, открывая третий глаз уже полностью – не до красоты было, ох, не до красоты. Тарахтелка замедлилась, виляя меж опасных облаков. А затем впереди опять сверкнуло золотом и обещанием неизбывного счастья, и в этом сиянии Татай ясно разглядел верный путь.
– Ей-ей, держись, племяш!
Галипан едва успел вцепиться крючьями на локтях в наросты на стенах, когда тарахтелка напряглась – и распрямилась пружиной, по спирали уходя наверх, мимо облаков пыльцы, мимо ошалевших от яда транспортов…
Дышать стало полегче.
Здесь, на безопасной высоте, парило всего с пяток тарахтелок – и тот самый металлический болид, неуязвимый ни для пыльцы, ни для острых гребней.
Дядька Татай недобро ухмыльнулся.
– Ну, теперь попроще уже будет. Эй, племяш, высунь-ка наружу сигнал да начинай махать посильнее.
– А зачем? – бесхитростно спросил Галипан, нашаривая связку сигнальных грибов в самом конце хвоста.
Дядька вздохнул – хорош племяш, да молод ещё, жизни не знает, а в ответ сказал только:
– Надо.
От встречного ветра на высоте гриб разгорелся мгновенно. Дядька Татай лениво кружил прямо под плотной группой тарахтелок, не рискующих разлетаться по сторонам и выпускать из виду болид. А потом, когда внизу что-то утробно заурчало – потянул вдруг за ус, резко отбрасывая тарахтелку назад.
И в тот же миг из облака пыльцы вынырнул синий грызь, безумный, как капелака весной – ощетинившийся, со вздыбленными гребнями на лапах. С размаху он врезался в косяк тарахтелок, кого протаранив, кого задев по косой – и начал медленно опадать вниз, выпуская один страховочный пузырь за другим.
– Это что ж, доктор Шапут? – обомлел от удивления Галипан и стиснул ведро так, что оно заскрежетало и смялось.
– Кто ж ещё, – заулыбался Татай. – Ай, хитрец, не подвёл-таки… Крепкий старикан, эхма! – и отсалютовал розовым облаком.
Шапут высунул сквозь мембрану обмякший манипулятор и махнул – мол, свои люди сочтёмся…
И сейчас, когда небо почти расчистилось, а ядовитая пыльца осталась далеко позади, Галипан осознал, как близко вдруг стали горы. Золотой блеск затмевал солнце, и в желудке начинало сладко жечь и дёргать, как от слишком острого супа.
– Она… – благоговейно выдохнул Галипан.
– Она, родимая! – хмыкнул Татай. – Надо поднапрячься чуток да завалиться… Кабы не пролететь…
На последней прямой болид, единственный транспорт, что остался в воздухе после самоубийственной атаки Шапутова грызя, начал ускоряться. Татай вколол в панель финальную порцию стимулятора, и тарахтелка, из последних сил стрекоча крыльями, принялась увиваться вокруг металлических боков, сбивая болид с курса.
– Врёшь… – скрежетал зубами Татай. – Не уйдёшь… Эхма!
А величественная лопата сияла уже совсем рядом, за грядой высоких, острых каменных шпилей, способных пропороть даже металл. Болид нёсся уже параллельно с тарахтелкой, то обгоняя, то отставая вновь; дядька Татай хохотал до хрипу, и третий глаз его наливался зловещей краснотой.
– Врёшь! Не уйдёшь! Куда, куда заворачиваешь!
Когда до шпилей оставалось секунды три полёта, Татай поднырнул под металлическое брюхо болида, пытаясь сбить человечка с курса… и вдруг из едва заметных отверстий в блестящей обшивке вырвалось облако нестерпимого жара.
Тарахтелка завизжала и принялась заваливаться – прямо на острые скалы внизу.
А болид, вырвавшись вперёд, с размаху влетел в золотое, невообразимо прекрасное сияние.
…У Галипана дыхание сбилось от восхищения.
– Дядьку Татай… Вир-ту-оз-но!
Тот в ответ лишь засмеялся смущённо и потёр нарост на панели, выпуская холодящую голубоватую пыльцу. Тарахтелка с сильным ожогами едва дотянула до площадки и без сил рухнула на камни.
Болид стоял там же, в трёх прыжках впереди. А синеглазый человечек в универсальном костюме сидел на земле, обнимая померкшую золотую лопату; сейчас она уже не казалась такой прекрасной.
Андрогинный голос вещал:
– …одержавший победу в гонке честно и по закону, награждается высшим даром Большого Че – золотой лопатой и получает право обрабатывать земли Большого Че, не получая никакой платы, каждый день, в течение года. Отказ от награды влечёт за собой…
