А впрочем, это уже совсем другая история.
Яр-Инфернополис – царство клепаного металла и густой копоти, золоченых циферблатов и хромированных рычагов, жаркого пара и переплетений медных труб, плоскостей красного дерева и зарослей сизого мха, краснокирпичных стен и тошнотворной слизи. Город, в котором я живу.
Я иду по вечерней улице, постукивая тростью о брусчатую мостовую. И газовые фонари один за другим зажигаются за моей спиной.
Свет идет следом за мной, да никак не может поспеть.
Я останавливаюсь напротив фонаря и жду света.
Закуриваю, вынимаю из жилетного кармана часы, раскрываю крышку. Спрятанный внутри крошечный механизм начинает играть, звонкие молоточки выстукивают старинную итхинскую балладу. Песня с острова туманов и кромлехов, пучеглазых рыболюдей и мрачных жрецов – «Ты идешь не один»:
Когда идешь сквозь грозу, нос не вешай
И смело ступай сквозь тьму
Лишь гроза пройдет Небо златом зальет!
И юла свою звонкую песнь запоет
Я смотрю на фонарь и жду, когда он зажжется. Стою и жду, пока не понимаю, что он разбит.
С неба, медленно кружась, падают хлопья черного снега, оседают на меховом воротнике пальто.
Сотни труб коптят алое закатное небо густым черным дымом. Со стороны фабрики Даля несет аммиачными парами и жженной карамелью.
Мимо тенями проплывают редкие прохожие, шелестят юбки, звенят шпоры, громыхают подбитые сапоги, скрипят колеса, пыхтят котлы механистов…
Жители моего города – люди и рубберы, флюги и андрогины, гриболюды и механисты, некрократы и мертвяки, шлюхи и полицейские шпики, шпионы и революционеры, ученые и сектанты, продавцы жареных раттусов и бродячие астрологи, рабочие и капиталисты, обедневшие аристократы и карманники, безликие клерки и блистательные хлыщи, добропорядочные буржуа и нищие оборванцы… Двенадцать миллионов душ, и каждый уже успел похоронить хотя бы одну свою мечту.
Это Яр-Инфернополис. Место, где от жара сгорающего угля тают самые заветные мечты. Где в клубах пара ветер развеивает самые яркие сны.
Это мой дом.
2. Голова-мяч, цветочники и зомби
After all that, you really do have
to ask yourself, if it was all worth it…
Course it fucking was!
The Football Factory
Рев сирены раскалывает пополам низкое свинцовое небо – предгрозовое, в проблесках первых зарниц.
Начинается второй тайм.
Финальный матч Лиги Чемпионов, «Линьеж-Латокса» – «Каян-Булатовские Яркони».
Мы впервые дошли до финала. Играем с лучшим хедбольным клубом мира.
После первого тайма счет два к одному, мы ведем.
Безумие на поле, безумие на трибунах, безумие распылено в душном воздухе. Поднеси горящую спичку – и мир рванет к чертовой матери в труху.
Хедболисты на поле начинают свой разбег. Мяч у рубберов.
С шипением летят вверх струи горящей нефти, рвутся клубы пара, дребезжат решетчатые ограды, хвощи робко тянут щупальца, неохотно раскрывают пасти мухоловки…
В первом периоде мы потеряли троих, рубберы – четверых, включая вратаря.
Будет по-настоящему жарко.
Пузо взгромождается на скамью, разводит руки – сжатые кулаки, выставленные указательные пальцы – и охрипшим, сиплым голосом вытягивает из самой брюшины:
– Черно-о-о красны-ы-ый…
– ЯРЫЙ ДА ОПАСНЫЙ!!! – подхватываем мы.
– Яр-ко-ни! Яр-ко-ни! Яр-ко-ни!..
…десятки, сотни, тысячи голосов сливаются в один. Это похоже на шум волн, разбивающихся о скалы, на штормовой шквал, на вой вьюги.
Это стихия.
Моя стихия.
Трибуны поднимаются, оживают, ветер разворачивает транспаранты и флаги, ветер гонит цветной дым фаеров.
Рубберы беснуются на своих секторах, стараясь заглушить нас, рокочут барабаны, гудят дудки, развеваются трехцветные баннеры, вьют кольца тканевые змеи.
Полицейское оцепление, в полном боевом, при аргументах и газмасках, черными цепями разграничивает сектора, наши отражения пляшут на зеркальных личинах их шлемов.
Они ждут своей команды.
Мы – болеем за свою.
Мы – «цветочники», самая лютая фирма «Каян-Булатовских Ярконей».
Я будто смотрю на себя со стороны – в разрывах дымных полотен, в трепете знаменного шелка – ногами на скамье, в красно-черном шарфе, с зажженным фаером, среди толпы горланящих до хрипоты парней.
Почему я здесь?
Меня зовут Кай. Вроде как того мальчика из ютландской сказки, которому льдинки попали в глаза и добрались до самого сердца.
Но в моем случае это были не льдинки. Черный снег, который сыпет с неба в моем родном городе. Бурый пепел вперемешку с агатовыми снежинками и дымом тысяч фабричных труб.
Я родом из города, который населяют призраки и которым управляют мертвецы.
Мой дом – Яр-Инфернополис.
* * *
Чтобы собрать вещи, ушло куда меньше времени, чем представлялось.
Непонятно было, чем заниматься в оставшиеся до поезда часы.
За окном лил дождь, извергался из пастей грифонов и химер на карнизе, дребезжал в водостоках, гремел по крышам студенческого городка.
Комната, которую предыдущие три курса я делил с Родей, представляла собой странную картину. Шизофреническая раздвоенность, недосказанность:
Одна половина – голые стены, пустые полки, тщательно застеленная кровать, поверх которой громоздился мой «Индиана-Иванов», кожаный монстр с бесчисленными медными пряжками, ремешками и карманами, похожий на брюхастого левиафана (подарок отца на семнадцатилетие с присказкой «частые переезды – то, на чем строится наша профессия, сынок, и очень важно выбрать Правильный Чемодан»).
Вторая половина комнаты, родионовская – завалена хламом, стены обклеены плакатами синематографических идолов, кровать разворошена, простыни смяты.
Я сидел и смотрел на Фаину Жиску. Та призывно улыбалась со стены, выставив из укутывающих ее соболиных мехов алебастровые бедра и плечи.
До поезда была еще целая куча времени, и как его убить, я не представлял.
Рассеянно думал, как будет лучше – уехать, не попрощавшись с бывшим однокурсником, соседом и другом? Или все-таки посмотреть напоследок ему в глаза?
Выпал второй вариант.
Скрипнув дверью, Родя ввалился на заплетающихся ногах, насвистывая и спотыкаясь. Волосы набриолинены, брюки в полоску, малиновый пиджак с вензелем нашего Питбургского Императорского (впрочем, слово «наш» в моем случае уже неуместно).
