На одной московской скоропомощной подстанции работал доктор Тимофеев, хороший врач и хороший человек. Не ангел, конечно же, но и не сволочь. В общем, коллеги его любили, а начальство ценило.
И жила в районе обслуживания той подстанции девушка Ира, которой постоянно изменял муж. Ира по этой причине сильно страдала. Примерно два раза в месяц доходила до последней черты и пыталась покончить с собой на глазах у неверного супруга. Чтобы запомнил на всю жизнь, подлец этакий, как она умирала.
С логикой у Иры, конечно, было плохо. Разве произведет на неверного мужа сильное впечатление смерть нелюбимой жены? Особенно с учетом того, что детей у них не было. Вряд ли… Скорее можно предположить обратное — муж обрадуется свалившейся на него свободе и начнет куролесить пуще прежнего.
Но Ира действовала вопреки здравому смыслу. Припрется муженек домой под утро, благоухающий чужими духами и перемазанный чужой помадой, а Ира ему с порога:
— Все! Конец! Я выпила сорок таблеток снотворного и сейчас усну навсегда! А ты, гадина подлая, кобель драный, живи и помни, как я умирала!
Муж, разумеется, вызывал «скорую». Бригада приезжала, промывала Ире желудок и везла ее в психосоматическое отделение стационара. Попытка суицида, если кто не в курсе, является прямым и безоговорочным показанием к госпитализации. Во избежание более удачных повторов.
Бригаде Ира несла то же самое, что и мужу — про сорок таблеток снотворного. А в больнице резко меняла показания. Говорила, что о суициде и не помышляла, а всю эту историю придумала для того, чтобы досадить неверному мужу. Ее держали несколько дней проформы ради, а затем выписывали.
Спустя неделю-другую после выписки Ира снова симулировала суицид. И все повторялось по новой. Мужу бы плюнуть, да пойти спать, но он всякий раз вызывал «скорую». Кто ж ее знает, психопатку, вдруг она в этот раз и впрямь снотворное приняла. Приехавшая бригада тоже рассуждала подобным образом и потому делала все, что было положено делать — промывала Ире желудок и везла в больницу. Кстати говоря, на просьбу предъявить пустые блистеры или флаконы от таблеток Ира всегда отвечала, что выбросила их в окно.
Так продолжалось долго, года два, если не больше. Ире не надоедало развлекаться подобным образом, а вот подстанцию она своими «фокусами» достала конкретно. И вот однажды доктор Тимофеев сказал ей пока ехали до больницы:
— Я и мои коллеги, уважаемая Ирина Витальевна, прекрасно понимаем, как вам тяжело жить, если вы так настойчиво пытаетесь уйти из жизни. Сердца наши преисполнены искреннего сострадания. Мы договорились, что больше не будем вам мешать умирать и даже поможем. Сегодня я вас машинально спас, по привычке, на автомате, но в следующий раз желудок промывать не стану и даже сделаю один дополнительный укольчик, от которого вы точно «уйдете». Нельзя же страдать бесконечно, в самом деле…
Сказано это было на полном серьезе. Фельдшер подыграл, сумев замаскировать смешок под всхлип. Ира поверила.
Утром Тимофеев рассказал о своей «психотерапии» на пятиминутке. Народ поржал и начал делать ставки — сработает или нет?
Сработало. Суицидов Ира больше не симулировала, во всяком случае по данному адресу «скорую» больше не вызывали. Но жалобу на Тимофеева она написала. Причем — прямиком в Минздрав. Спасите-помогите, только на министерство надежда, ниже обращаться нет смысла, потому что везде круговая порука, врачи-убийцы усыпить меня хотят.
Поднялся большой шум. Дело осложнилось тем, что старший врач той подстанции мечтал подсидеть заведующую. А тут ему в руки упал такой козырь. Отбрехаться Тимофеев не мог, поскольку сам принародно рассказал о том, как «воспитывал» Иру. Пришлось признать, что так оно и было, а в мотивы никто из высокого начальства вникать не стал.
— Радуйтесь, что вас просто увольняют по статье! — орал в лицо Тимофееву главный кадровик московской «скорой» Сестричкин. — Вас врачебного диплома лишить надо за такие выходки! И посадить лет на десять! Если мне будут звонить насчет вас, то я так и скажу, что вы не врач, а садист и палач!
— А вы…дак! — сказал Тимофеев и ушел.
Сестричкину никто не позвонил потому что Тимофеев устроился на коммерческую скорую помощь, руководитель которой в свое время был уволен Сестричкиным под похожие фанфары. Тимофеев на собеседовании честно рассказал о своем проступке и добавил, что сделал правильные выводы из случившегося. Его приняли.
Все, что не делается, в конечном итоге делается к лучшему. На сей раз этот закон сработал на все сто процентов. Новая работа была чище, график — не такой напряженный, зарплата — больше. Красота!
— Давно надо было работу сменить, да все повода не было, — смеялся Тимофеев.
В настоящее время Тимофеев работает в системе МЧС. У него все хорошо. О судьбе Иры и ее непутевого мужа мне ничего не известно. Хочется надеяться, что у них тоже все хорошо.
Шантаж вообще недостойное занятие, а уж шантаж суицидом — так особенно.
Благодарная вдова
У доктора Крольчицкой был муж-тиран. Работал он в ГУВД, на какой-то не очень большой, но вроде бы очень перспективной должности. Крольчицкая говорила, что быть ей генеральшей. Если, конечно, она раньше на себя руки не наложит от безысходности.
Рассказы Крольчицкой о ее семейной жизни были главами триллера, написанного в жанре чернейшего нуара. Здесь присутствовало все — начиная с постоянных унижений и заканчивая регулярно повторяющимися изнасилованиями. Жуть, в общем.
— Уходи от него! — наперебой советовали коллеги.
— Не могу! — рыдала Крольчицкая. — Он меня не отпустит и сына мне не отдаст. Убьет, а потом скажет, что это была самооборона. Или же в психушку упечет пожизненно. Он хвастался недавно, что у него главный психиатр Москвы на крючке…
Так тянулось долго. Если поутру в ординаторской не было слышно тихих рыданий, то это означало, что Крольчицкая взяла больничный. Больничные она брала довольно часто. Звонила заведующему и честно говорила:
— Я снова неделю «невыходная».
Это означало, что следы побоев на лице нельзя замазать косметикой.
И вдруг муж-тиран умер. Ночью. Скоропостижно. Ойкнул громко и умолк навечно. Злые языки намекали, что тут не обошлось без участия Крольчицкой… Впрочем, злые языки всегда найдут что сказать плохого. Дело не в этом, а в том, что буквально же сразу после смерти мужа Крольчицкая начала петь ему дифирамбы.
И красавец он был распрекрасный, и хозяин расчудесный, и семья для него была на первом месте, и любил он ее так, как никто больше не полюбит (ага!). И так далее. Короче говоря — какой-то образцовый супруг, не имеющий ничего общего с тем монстром, которого все знали по рассказам Крольчицкой.
Коллеги удивлялись. Некоторые предполагали, что у Крольчицкой от всего пережитого съехала крыша.
Однажды заведующий отделением взял и спросил у Крольчицкой — что это за поворот такой на 180 градусов? В чем причина и суть? О мертвых ничего, кроме хорошего? Или раньше, пока муж был жив, черные краски необоснованно сгущались? Что имеем — не храним, а потерявши — плачем?
