И вот однажды N приехал на консультацию к Одесситу. Одессит в тот день был в особом ударе, а тут еще на нового слушателя впечатление произвести надо. Мифотворчество Одессита достигло апофегея. Он рассказал N (а заодно мне, заведующей отделением и соседям по палате) о том, как встречался с Небожителем, решал с ним вопросы, а затем выпивал и закусывал. К слову будь сказано, что Небожитель официально считался человеком непьющим.
N выслушал байки молча, никак не обнаруживая своего знакомства с Небожителем. Только после, уже в ординаторской спросил, не показывали ли мы Одессита психиатру. Но это так, между делом.
На следующий день во время обхода заведующая отделением рассказала Одесситу, а заодно и его соседям по палате, перед кем он вчера «распускал хвост». Заведующая любила яркие выражения и пикантные ситуации, если выступала в них в роли наблюдателя.
Спустя час Одессит тайком смылся из отделения и больше мы его не видели. Ушел в чем был, произошло это летом, в июне. Пропал с концами — даже за выпиской никого не прислал. Вот так его соседи по палате довели-задразнили.
Sic transit gloria mundi.
[5]
Баллада о мухоморе
У врача приемного отделения Пчелкина-Бельского было прозвище Мухомор, совершенно несозвучное его двойной фамилии, но замечательно к нему подходившее. Пчелкин был плюгав, плешив, при разговоре брызгал слюной на три метра, а смех его напоминал скрип рассохшихся половиц. Добавьте к этому очки в тяжеленной роговой оправе плюс полное отсутствие чувства юмора, и вы получите исчерпывающее представление о Пчелкине. В больнице его, такого противного, не любили, несмотря на то, что характер у Пчелкина был довольно неплохой, покладистый и невредный.
Однажды Мухомор совершил Поступок. Да, именно такой Поступок — с большой буквы. Он спас медсестру Ларцеву от самоубийства. Можно сказать — у самого края пропасти удержал.
Ларцева была красивой и несчастной. После третьего выкидыша ее бросил муж. Месяцем позже от инфаркта скоропостижно скончалась мать. В лопнувшем банке сгорели все сбережения. И вдобавок Ларцеву невзлюбила новая старшая медсестра и гнобила ее по-черному. Некрасивые женщины часто гнобят красивых, потому что завидуют их красоте. Короче говоря — с какой стороны не посмотри, кругом у Ларцевой все складывалось хреново.
Как-то раз, под конец совместного дежурства, Мухомор обратил внимание на то, что Ларцева с особым старанием наводит порядок в смотровой.
— Ты прям как в последний день работы усердствуешь! — пошутил он. — Уймись, и так хорошо…
— А у меня это дежурство и есть последнее, — серьезно ответила Ларцева. — Самое что ни на есть. И вообще этот день в моей жизни последний, потому что жить я больше не хочу. Никому я не нужна, никого у меня нет и смысла жизни тоже нет. Зачем так жить? Вот сдам дежурство и брошусь под электричку. Это быстро и наверняка. Опять же — машинисту ничего за меня не будет. Я знаю, у меня папа был железнодорожник.
Было видно, что Ларцева не шутит и не истерит в расчете на сочувствие и утешения. Мухомор ей сразу поверил.
— Тебе решать, Таня, — сказал он. — Жалко, конечно. Лично я по тебе скучать буду, потому что ты мне всегда нравилась. Очень. Только я тебе никогда об этом не говорил, боялся не найти встречного понимания. У меня с женщинами вообще как-то не очень складывается, можно сказать — совсем никак не складывается…
Помолчал, собираясь с духом, и выдал:
— Послушай, Танюш, может, ты мне отдашься напоследок? Разочек, а? Под электричку можно же и вечером броситься… А я тебя за такой подарок всю свою жизнь помнить буду и цветы на могилку буду носить в день твоего рождения и в день гибели. Это же очень важно, чтобы о человеке помнили…
— Отдаться тебе?! — рассмеялась Ларцева. — Ну уж нет! И не нужно мне твоих цветочков!
— Я ведь была настроена очень серьезно, — рассказывала она после. — Крайне серьезно. И если бы Мухомор начал бы меня утешать-отговаривать, то я бы и слушать не стала. Напротив — еще сильнее укрепилась бы в своем намерении и бросилась бы все-таки под электричку. Но он своим неожиданным предложением превратил все в какой-то дурацкий фарс… Я сначала посмеялась, потом разозлилась, а в конце концов передумала.
Моралисты осуждали Мухомора — ну как он мог предложить отчаявшейся женщине такое?
Идеалисты говорили: «Вот же как в жизни бывает».
Циники осуждали Ларцеву — могла бы уж и отдаться из благодарности за спасение жизни. Мухомор ей, можно сказать, вторую жизнь подарил, а она его за это ославила на всю больницу, сделала объектом для насмешек.
— За спрос не бьют в нос, — отвечал насмешникам Мухомор и смеялся своим скрипучим смехом.
История, конечно, ужасная, но главное то, что трагедии не случилось. Вышла вместо нее комедия. И это хорошо.
Старшая медсестра все же довела Ларцеву до увольнения по собственному желанию. А Пчелкин-Бельский работает в больнице до сих пор.
Байкерша
Фельдшер Еременко в юности была байкершей. Не любовницей байкера, а настоящей хозяйкой и повелительницей железного коня — чешской «Явы». Не знаю, как сейчас, а в конце восьмидесятых годов прошлого века «Ява» считалась в Советском Союзе очень даже крутым мотоциклом.
В день своего рождения или в ближайшее к нему дежурство Еременко приносила на подстанцию альбомы с фотографиями времен примерного детства и буйной юности. Со своим мотоциклом она снималась всяко-разно, в том числе и в жанре ню. Фотографии, надо сказать, были неплохие.
— Была я ромашка, а стала какашка, — самокритично говорила Еременко, смахивая слезу.
Коллеги наперебой убеждали ее в том, что какой она была, такой и осталась. Собственно, ради этого убеждения Еременко и демонстрировала свои ретро-фотографии на подстанции.
Работала она на перевозке, то есть на фельдшерской бригаде, которая доставляла пациентов из больниц домой. Причин тому было две.
Во-первых, Еременко не могла работать на врачебной бригаде, поскольку никакого диктата над собой не признавала. Спорила с врачами, дерзила, скандалила прямо на вызовах.
Во-вторых, на обычной фельдшерской бригаде она, что называется, «не тянула», поскольку багаж знаний имела небольшой и вообще интеллектом, мягко говоря, не блистала. Сама она считала, что может самостоятельно лечить пациентов, но на деле это выходило очень плохо — один покойник следовал за другим. Так что кроме перевозки ее просто негде было использовать, амбициозную дуру.
Личная жизнь у Еременко не сложилась. Отсутствие большого личного счастья она пыталась компенсировать множеством мелких радостей. Обычно ее радовали водители, с которыми она работала. А что такого? Это же очень удобно. Работая на перевозке, всегда можно выкроить полчасика для любовных забав, а салон скоропомощного автомобиля для этой цели очень даже подходит.
