В машине Настя первая села за руль. Федор-сова еще подремлет, а она часа через два уже отстреляется, станет пить коньяк и веселиться, в Пскове позавтракают с Рудаковой (только Федор еще не знает об этом), потом она поспит, а за Опочкой можно перекусить в придорожном кафе. Об одном жалела — что путь их лежит не к морю, а всего лишь до Смоленска, где жила родня Федора и где она никогда еще не бывала.
За Лугой поменялись.
— Где мой коньяк? — блеснула глазами Настя.
— Это какой-то навороченный армянский, на него скидка была. Оставишь попробовать? — вручая ей, вглядывался в этикетку Федор.
— Я не планировала, — серьезно ответила она.
Оба засмеялись. Потом, не глядя на нее, он улыбался в лобовое: так обаятельно она обустраивалась рядом на штурманском месте с термосом, коньяком, яблоком. Шелестела фольгой от шоколада, пытаясь зажать плитку в правой дверце так, чтобы от нее было удобно отламывать, бормотала вокруг всего этого, репетируя будущий пир. Наконец устроилась — кофе дымил в автомобильном подстаканнике, салютовала ему бутылкой.
— За водителя! За моего дорогого водителя, — сахарным голоском.
Он даже дрогнул от радости за нее. Как будто сам только что отхлебнул из бутылки, хрустнул яблоком. Повернул голову к ее веснушкам, кудряшкам, хлопотам.
— Понюхать хоть дайте! Вкусно вам, малышня?
Она с готовностью протянула коньяк: хоть занюхайтесь. Часто закивала, подтверждая, что ей отлично и вкусно, счастливо ей. Угощала его шоколадом и кофе, дала откусить яблоко. Милостиво махнула на огрызок — доедай, пожалуйста. Жевала, шуршала, отхлебывала. Мелькнул щит с километрами до Пскова. Настя как завопит:
— О, а давай к Рудаковой! На полчасика всего! Пожалуйста, пожалуйста, умоляю!
— Ну давай... — Федор медленно взглянул на часы. — А она проснулась, твоя Рудакова? Полдевятого только.
— Выходной же. Разбудим их, если что! Да она будет счастлива. Такой скоротечный огневой завтрак. Клянусь, полчаса, не больше. Я просто ее обниму, выпьем кофе и дальше полетим. Ну да, да? Ты рад?
Пожалуй, что и рад. Настина институтская подруга Вера Рудакова была девушкой незаурядной: острый ум и язык, хохотушка, при этом начитанная и рассудочная, с железной выдержкой и каким-то особенным подходом ко всему. Небольшого роста, ямочки от улыбки, взгляд с холодком. Он видел ее лишь однажды, когда полгода назад нагрянули с Настей в Псков без спроса. Все друг другу страшно понравились, обещали дружить, и почему бы тогда не позавтракать сейчас вместе.
Настя уже набрала номер и, смеясь, что-то говорила подруге, в которой души не чаяла. Федор изловчился и отнял трубку:
— Ты говорила, что в любой момент теперь! Вот и решили погостить недельку.
— Когда ждать? — только и спросила.
Федор снова восхитился этой Рудаковой.
Даже не споткнулась голосом, разве что самую малость. Говорила спокойно, приветливо, хотя понятно, кто для любого человека незваный гость, а уж для таких ярких личностей, как Рудакова, и подавно. Ярким скучно не бывает, дни их расписаны по минутам — какие еще непрошеные гости? Федор вспомнил, как на днях Настя злобно пинала кресла, узнав о внезапном приезде его двоюродной сестры, диван тоже пнула. Сжалился над Рудаковой, сказал, что на минуточку они.
А потом до самого Пскова Настя говорила и говорила об их с Рудаковой жизни в общаге, о приключениях, мальчиках — немного запальчиво из-за коньяка и любви к Рудаковой, запальчиво, но интересно, и Федор слушал с удовольствием, хотя некоторые истории уже знал.
* * *
Они учились на разных курсах и познакомились только в стройотряде в Сибири, куда Настя, соскучившись, просто так прилетела к своему парню. Поступок этот Рудакову покорил, и они с Настей сдвинули кровати в двадцатиместной палатке. Эти кровати остальные девочки обещали выставить в ближний кедровник, если они не перестанут ночами хихикать и шептаться. Но не хватало ни дня, ни ночи, чтобы поведать, рассказать друг другу всю свою прежнюю девятнадцатилетнюю жизнь.
С сентября их комнаты в общежитии оказались напротив, и Настя стала немного тяготиться Рудаковой: лезет с улыбками, разговорами — но потом все как-то устроилось, и теперь Настя думает, что ей это показалось или чуткая Рудакова быстро переделалась не в лучшую, но просто подругу, что, в конце концов, понравилось обеим.
Комнаты напротив — это двадцать улыбок в день, невесомых, ни о чем, слова друг в друга, как теннисный мячик отбить, налево-направо, смех просто так, сахар и аспирин из комнаты в комнату, курить в коридоре на широких подоконниках и говорить, говорить.
— Юбка настоящей леди — прямая с запахом или юбка-карандаш?
— Добрый человек как творец неинтересен. И вот это “о” два раза в слове “доброта”, колобком катается.
— Правда не равна справедливости! Справедливость больше правды. Шагни за правду, попробуй!
Сигареты были болгарские, и все истины приходили со вкусом их дыма. И тогда они еще не казались дрянными, а истины — спорными. Когда заканчивалась пачка, стреляли, а совсем ночью курили бычки из банки — сначала искали свои, потом любые. От выкуренного першило в горле, но не оторваться друг от друга. Эти разговоры подтверждали, что мир набит людьми глубокими и уникальными — вот Рудакова, например. Пока только она встретилась Насте, но все впереди, жизнь впереди.
Настина соседка Тодорка в зимние каникулы, улетая домой в Софию, собрала со всей комнаты деньги на джинсы. Они сами умоляли ее об этих джинсах. Вернулась без них, но заверяла, что три пары наикрутейших штанов вот-вот на подходе — ее друг Стоян не то привезет их, не то придумает, как передать сюда в Ленинград. Шли дни, недели, но ни джинсов, ни Стояна... Когда Рудакова устала смеяться над этой историей, она просто тряханула сумку Тодорки, пока та мылась в душе. В записной книжице хладнокровно нашла на “С” телефон Стояна и заказала переговоры. О джинсах и деньгах он слышал впервые. Бить не били, но тогда так поговорили с Тодоркой, что деньги она вернула до копеечки.
— И этику туда же, к правде. Справедливость больше их, — щурилась Рудакова.
Если утром забежать напротив за зубной пастой, то онемеешь от удивления: выспавшаяся Рудакова с прямой спинкой завтракает с соседкой по комнате на каком-нибудь ришелье, сыр на блюдечке. Дымится свежезаваренный чай. Настя принималась смеяться безостановочно, звала своих девчонок взглянуть на идиллию. Рудакова смеялась вместе со всеми, польщенная, что ее застали “врасплох”. Похмельные Настя с подругами завтракали в общежитском буфете каменными булками или уже в институте после первой пары. Часто, выбегая на занятия, Настя просто отхлебывала из носика чайника вчерашнюю заварку, такой вот еще завтрак.
В выходные Рудакова с соседкой бегали в парке лесотехнической академии, потом чинно завтракали, шли в Эрмитаж. Настя с подругами после ночных странствий просыпались к обеду, мрачно тащились в чебуречную.
