Оба тайно и беспокойно ждали, как развяжется этот узел.
Есть мужчины, которые, потеряв жену, оплакивают ее всю оставшуюся жизнь; другие женятся уже через год, и снова счастливо. Он был второй, неприемлемый для Киры вариант.
— Встаем? — все еще не открывая глаз, сиповато спросила она Лёлю, просеивая песок сквозь пальцы.
— Мам, я какать хочу, — заорал какой-то ребенок.
Кира резко села.
— Иди сюда, вот тут покакаешь в кустах, — замахала ему в ответ толстая тетка по соседству, но, встретившись взглядом с Кирой, смягчила: — В кустиках.
Кира смеялась и смотрела, как трясется от смеха Лёлин живот в серебряном песке. Кельбас и Смычкова тоже захрюкали.
* * *
От пляжа до города два с половиной километра по асфальтовой нагретой дорожке. Только что невесомые в своей пляжной дремоте, в мареве отступающего зноя, сейчас еле ноги волокли — перегрелись, что ли.
— Чё это мы на них должны косыночки покупать? Шли бы сами, — ворчала Лёля.
— Смысл им с пляжа сейчас уходить? Они же еще в пятницу сфотографировались. Только ради платков? Так мы в любом случае в “Ткани” зайдем, — ненужно объясняла Кира.
— Шустрые такие, — не успокаивалась Лёля. — Деньги надо сразу у них стрясти за косынки, у меня два рубля до среды.
Навстречу тянулись люди с детьми, собаками, надувными матрасами. Еще только шли выкупаться в теплейшей вечерней воде. Почему-то особенно обидно было из-за ситчика — тратить на него последнее.
Сначала им под ноги с лаем бросилась палевая собака, полуголый мальчишка-хозяин с ярким резиновым кругом на поясе вопил: “Найда, Найда!” Они остановились, ожидая, пока Найда обнюхает их, резвясь, потом Кира медленно подняла глаза и вскрикнула. Прямо перед ними на ветках ближнего дерева висели две белые косынки. Абсолютно новые, судя по ценникам, из магазина. Косыночки были в зеленую точку, с таким же зеленым принтом по краю.
— Ты тоже это видишь? — одними губами спросила Кира.
* * *
Объяснять Кельбас и Смычковой, что они не врут, было бессмысленно. Нет, они, конечно, пытались, но выглядело это не здорово.
— Кто-то, наверное, обронил по пути на пляж, их подняли и вот так на видное место, если искать будут, — Лёля изо всех сил старалась не улыбаться, но у нее не получалось.
— Новые? — ядовито уточнила Кельбас. — Две?
— Да, — пожимала плечами Лёля, уже прыская.
— Если их обронили, то где хоть одно пятнышко? — спрашивала Кира непонятно кого. — Там дорожка пыльная, мусорная.
Лёля возмущенно на нее таращилась: ты с кем вообще?
Кто-то великий и ужасный развесил для них в листве две косыночки, ни больше ни меньше, именно развесил, как будто деревце ими украсили.
Смычкова молчала и старалась не встречаться с ними взглядом.
После ужина сидели на балконе, снова и снова возвращаясь к происшествию, восторгались, хихикали, качали головами, поглядывая на белые звезды: спасибо, спасибо.
— Это мое первое чудо!
— И мое.
Кира попыталась рассказать про бабушкин платочек в зеленую точку, что надремала на пляже, но поняла, что Лёля ей не верит, однако такие безобидные враки вокруг события приветствует, — кивала, улыбаясь.
Потом умолкли надолго в нежной темени; пели цикады, запах роз поднимался к балкону. Напротив в готеле уютно горели несколько окон. В одном из них мужчина гладил рубашку. Лёля больше не курила — ее тошнило даже по вечерам. Задрав ноги на перила, она играла пяткой с деревянной прищепкой, пытаясь продвинуть ее по бельевой веревке, а Кира думала, что ребенку так будет лучше, с Лёнькой им будет лучше и что она никогда не видела этих самых цикад и почему-то представляет их похожими на эти длинные потемневшие от времени прищепки, только масштаб 1:10.
— Думаешь, это какой-то знак? — вдруг тихо спросила Лёля. — Ну, типа все будет хорошо, у тебя еще будут другие дети.
— Я не знаю, — Кира щелчком сбила пепел.
Чувствовала, что Лёля беззвучно плачет в темноте.
— О, давай их сохраним, эти косынки? Навсегда, а? — вдруг снова оживилась Лёля, шмыгая носом.
Кира, довольная, закивала: давай, конечно! Какая-то новая радость проступала в жарком южном вечере, стояла над балконом, укутывала, осторожно проникала в них. Божественная игра, защита. Как хорошо с чудом: теперь понятно, что можно мечтать, надеяться, загадывать.
* * *
Бригадир Шумейко где-то застрял с раствором, а без него не поштукатуришь. “Курим!” — крикнул он, уходя. С удовольствием побросали шпатели, вылезли с минуса наверх, расселись в тенечке вокруг Анны, кто на ведро перевернутое, кто на ящик. Кира на корточках курила в двух шагах от всех, чуть издали любовалась наставницей. Вся узкая, ловкая, со спокойной улыбкой, красавица Анна всю жизнь штукатурит. Лёля невежливо три раза переспрашивала ее: “И тебе никогда не хотелось пойти учиться? Никогда-никогда?” “Зачем? — смеется та. — Мне и здесь хорошо, на воздухе”. В бригаде Анна — непререкаемый авторитет, как и Шумейко, работяги с нее пылинки сдувают. Смётка, интуиция, ни вина, ни табака не признает, у нее правильная певучая речь, и девочки восхищенно обсуждают ее каждый вечер: представляешь, Анна — рабочий? В первый же день она заметила, как Кира отобрала у Лёли тяжелое ведро с раствором, цыкнув на нее. Беглый взгляд Анны, и с той минуты — ничего тяжелее мастерка в Лёлиных руках. Кира думает, что каждая из них втайне мечтает пойти с ней в “Сказку”, посидеть там, может, сухого взять, или дома у нее поговорить обо всем, поплакать — даже Кельбас, которой с виду и плакать-то не о чем, — такая эта Анна чудесная.
Да и все остальные хорошие, особенно бригадир. Шумейко невысокий, с животиком и умным прищуром; когда смеется, все лицо собирается в загорелые складочки, морщинки, но это его не портит вовсе. Кира знает, что нравится ему.
— У меня здесь не только мое первое чудо, — тараторит она, — но и первый мужик, которому я понравилась просто так, без прикрас, что называется, в робе, каске и молчаливая. Ты же знаешь, я пока не заговорю, на меня никто никогда не западает. А тут первый раз в зоне грунтую такая, а он смотрит, смотрит и краснеет, если глазами встречаемся. А я еще ни гу-гу... тоже его, наверное, полюблю.
— Что значит “ни гу-гу”? А кто в прорабской орал в самый первый день из-за говна в лотках?
Кира долго смотрит на Лёлю.
— Точно, — вздыхает. — Тогда не полюблю. Эх, у него такой мужской взгляд, до костей пробирает.
Девочки кружком вокруг Анны обсуждают маньяка. Он бежал из заключения, и его никак не могут поймать. По слухам, он пробирается сюда в городок — здесь у него родители. Ну, не исключен вариант. По местному радио просили проявлять бдительность и осторожность. Зловеще белеют по городу листочки “Внимание, розыск” с его портретами, и Лёля со Смычковой отворачиваются от них. Кира фыркает:
