Здесь так сильно пахло травой, что немного закружилась голова. Сена было много, почти по двускатную крышу, в середине оно казалось немного утоптано, как будто берлога или пещерка. Маруся сюда к нему и не заглядывала никогда!.. Берлога или пещерка была застлана байковыми солдатскими одеялами, а сверху на них наброшены простыни и несколько ситцевых подушек. И ещё какая-то перина, видимо, накрываться.
Маруся упала прямо в середину берлоги на Гришу, тут же попыталась сесть и стала поправлять волосы. Он лежал, не делая никаких движений.
Маруся поправила волосы, немного посидела, независимо оглядываясь по сторонам, – кругом было сено, за распахнутой дверью серело предутреннее холодное небо, и луна уже почти совсем завалилась за лес, – а потом легла рядом с ним и пристроила голову ему на плечо.
У него сильно бухало сердце, так сильно, что грудная клетка вздрагивала, и Марусе было неудобно лежать.
Лежали они довольно долго, потом она всё же кое-как повернулась к нему. Ещё немного полежала, а потом поцеловала в подбородок.
– Маруська, ты совсем дурочка, – сказал Гриша. – Почему я раньше не догадался, что ты такая дурочка?…
– Я просто не знаю, как правильно, – призналась Маруся. – Что нужно делать, чтобы всё было правильно?
– Обними меня.
Маруся его обняла.
– И больше ничего не делай. Вот совсем ничего!
У него был такой голос, что она отстранилась, чтобы посмотреть, не смеётся ли он над ней. Но он не смеялся. В предутренних сумерках выражение его лица определить было трудно.
Они опять лежали довольно долго, а потом Гриша сказал сердито:
– Всё, я больше не могу.
И как-то… напал на неё. Он навалился на неё всем телом, придавил ноги, захватил обе её руки одной своей ручищей, а другой стал гладить её, трогать, прижимать.
Поначалу Маруся уговаривала себя, что так и надо, как раз сейчас всё происходит в соответствии с описанием из романов. Немного неудобно и, главное, ужасно стыдно, потому что его руки были там, где им уж точно быть не полагалось, и он трогал её так, как никто и никогда не трогал. Но Маруся знала, что так нужно, что в этом суть.
Поначалу она просто старалась не вырываться и не отпихивать его, и у неё получалось, потому что она то и дело напоминала себе, что «так правильно», и была в страшном напряжении, и вскоре – а может, и не вскоре! – от напряжения очень устала.
Она устала и перестала думать о правильности и неправильности, и об описаниях в романах перестала думать, и о том, насколько всё это красиво выглядит – ведь непременно должно быть красиво!.. А потом и о красоте позабыла.
Можно ничего не изображать, никого из себя не строить, ничему не соответствовать, ведь рядом Гриша, её Гриша, вместе с которым они когда-то прыгали на тигра Ваську!..
Марусе стало весело и как будто щекотно внутри.
Она кое-как освободилась от его хватки, вцепилась ему в волосы, откинула голову назад и стала целовать его шею, выпирающие ключицы, потом грудь и живот, и тут уж он вцепился в неё и подтащил повыше. Маруся засмеялась – ведь это уже была игра, играть в которую было весело и немного опасно.
Его ноги казались очень тяжёлыми – они же с ним были сделаны из разных материалов, – и она трогала и гладила его ноги, удивляясь, что они такие твёрдые, она раньше никакого внимания не обращала на его ноги!.. Потом Маруся сообразила, что на них обоих не осталось никакой одежды, куда-то подевались его трусы и её рубашонка, и это тоже было приятно – всё тело у неё дышало и двигалось, как будто зажило какой-то новой жизнью. Она вытянула вверх собственную руку и не узнала её, это была какая-то новая рука! Гриша её перехватил и положил на себя, Маруся продолжила свои изыскания, и чем дальше, тем больше ей нравилось его трогать, это казалось так естественно – трогать его там, где уж точно трогать не полагалось!..
Какая-то утренняя птаха пискнула под крышей сердито, когда Гриша прижал Марусю изо всех сил, перекатился и оказался сверху.
Маруся захлебнулась, тоже пискнула, и он сказал, глядя ей в глаза:
– Держись.
Она схватилась за него – чтобы держаться, – уже нельзя было ни бояться, ни размышлять, ни наблюдать со стороны.
Она с силой выдохнула, стиснула его руками и ногами, зажмурилась изо всех сил, и нечто странное, почти болезненное, очень далёкое от наслаждения или удовольствия, стало нарастать, раскрываться, и опять вокруг образовалась чёрная дыра без единого проблеска света и движения материи, только теперь она была заполнена этим новым и болезненным, требовавшим какого-то выхода, немедленного и решающего.
Маруся застонала, заметалась, ища выхода, но выход вдруг нашёлся сам. Что-то случилось во Вселенной, она куда-то сдвинулась, качнулась из стороны в сторону, замерла и обрушилась на Марусю. И опять в этом не было ничего похожего на наслаждение или удовольствие, больше на разрушение, болезненное, но отчего-то необходимое, словно в старой Вселенной невозможно было больше жить ни секунды.
И это болезненное разрушение было долгим и трудным, а когда оно закончилось, когда всё разрушилось до конца, Маруся поняла, что вместе со Вселенной разрушилась и она сама, прежняя.
Рядом с ней кто-то тяжело дышал, как будто всхлипывал, и не сразу стало понятно, что дышит и всхлипывает она сама.
Гриша откуда-то издалека нашарил её руку, и они долго лежали, сцепившись вялыми пальцами и не говоря ни слова.
Потом Маруся что-то сказала, а он что-то ответил. И они опять замолчали.
Вдруг Маруся спохватилась:
– Ты что-то сказал?
Он поднял голову и посмотрел на неё:
– Ничего.
Птаха возилась под крышей, попискивала, и полоска неба в дверном проёме наливалась голубым утренним светом.
– А где луна? – спросила Маруся.
Гриша в сене пожал плечами. Луна его не интересовала.
– Была же луна, – не сдавалась Маруся, рассматривая утреннее небо.
Тогда он на коленях подполз к ней и обнял. Маруся моментально пристроилась так, чтобы чувствовать его всего как можно ближе.
– Ты как? – спросил Гриша.
– Как-то странно, – призналась Маруся. – Очень странно.
Гриша хотел спросить, не сделал ли он ей больно или ещё какую-то ерунду в этом же духе, но понял, что спрашивать не нужно, нельзя. И сказал:
– Маруська.
Единственно правильное, что он мог сказать!..
Она погладила его по груди и по шее.
Ей ещё предстоит… обжиться в собственном новом теле и в новой Вселенной и понять, куда делась луна, поговорить с собой и поговорить с ним.
На это уйдёт много времени, просто уйма времени! Пожалуй, вся жизнь.
Пожалуй, некогда теперь будет читать романы о том, как «у неё что-то задрожало внизу живота», потому что у Маруси там ничего не дрожало, всё было совсем по-другому, и ощущения свои придётся ещё сто раз повторить или тысячу раз повторить – хотя бы для того, чтобы осмыслить.
