Я должен остановиться на толковании этого сновидения. Оно недостаточно еще исчерпано для моего чувства, я все еще обеспокоен тем легкомыслием, с которым я отношусь к двум своим уважаемым коллегам, имея лишь в виду открыть себе путь к профессуре. Мое недовольство собственным поведением понизилось, однако, с тех пор как я понял, что означает это мое поведение. Я категорически отрицаю, что действительно считаю коллегу Р. дураком, и не верю в грязную подкладку обвинения, предъявленного к коллеге Н. Я не верил ведь в то, что Ирма опасно заболела благодаря инъекции препаратом пропила, сделанной ей Отто; здесь, как и там, мое сновидение выражает лишь мое желание, чтобы дело действительно обстояло таким образом. Утверждение, в котором реализуется мое желание, звучит во втором сновидении абсурднее, нежели в первом; здесь оно вылилось в форму более искусного использования физических исходных пунктов – в моих мнениях о коллегах была частица правды – против коллеги Р. в свое время высказался один выдающийся специалист, а коллега Н. сам дал мне материал относительно своего обвинения. Тем не менее повторяю, сновидение нуждается, на мой взгляд, в дальнейшем толковании.
Я вспоминаю, что сновидение содержит еще один элемент, на который толкование до сих пор не обращало внимания. В сновидении я питал нежные чувства к своему дяде. К кому относится это чувство? К своему дяде Иосифу я, конечно, нежных чувств никогда не питал. Коллега Р. мне очень дорог, но если бы я пришел к нему и выразил словами свою симпатию, которая бы приблизительно соответствовала нежному чувству в сновидении, то он, наверное, очень бы удивился. Моя нежность по отношению к нему кажется мне неискренней и преувеличенной, все равно как мое суждение относительно его умственых способностей: но преувеличенной, конечно, в обратном смысле. Я начинаю понимать суть дела. Нежные чувства в сновидении относятся не к явному содержанию, а к мыслям, скрытым позади сновидения; они находятся в противоречии с этим содержанием; они имеют, вероятно, целью скрыть от меня истинный смысл сновидения. Я припоминаю, с каким сопротивлением приступил к толкованию этого сновидения, как я старался его откладывать и думал, что мое сновидение – чистейшая бессмыслица. Мои психоаналитические занятия нередко показывали мне, какое значение имеет такое нежелание истолковать сновидение. Оно в огромном большинстве случаев не относится к действительному положению дела, а лишь выражает известное чувство. Когда моя маленькая дочурка не хочет яблока, которым ее угощают, то она утверждает, что яблоко горькое, хотя на самом деле она даже его и не пробовала. Когда мои пациентки ведут себя совсем как моя дочурка, то я знаю, что у них идет речь о представлении, которое им хотелось бы вытеснить. То же самое следует сказать о моем сновидении. Я не хотел его толковать, потому что толкование его содержало нечто для меня неприятное. Теперь же после этого толкования я знаю, что именно мне было так неприятно: утверждение, будто коллега Р. «дурак». Нежные чувства, которые я питаю к коллеге Р., я не могу отнести к явному содержанию сновидения, а только к этому моему нежеланию. Если мое сновидение по сравнению с его скрытым содержанием производит в этом отношении искажение, то проявляющееся в сновидении нежное чувство служит именно этому искажению, или, другими словами, – искажение проявляется здесь умышленно, как средство замаскирования. Мои мысли, скрытые в сновидении, содержат своего рода клевету на Р.; чтобы я не заметил этого, сновидение изображает прямую противоположность – нежные чувства к нему.
Это, безусловно, может быть общим правилом. Как показали примеры в главе III, есть много сновидений, представляющих собою явное осуществление желания. Там, где это осуществление скрыто, замаскировано, там должна быть на лицо тенденция, противоположная желанию, и вследствие этой тенденции желание могло проявиться исключительно в искаженном виде. Мне хочется сопоставить это явление с явлениями в жизни социальной. Где в социальной жизни можно найти аналогичное искажение психического акта? Лишь там, где имеется двое людей, из которых один обладает известной силой, другой же принужден считаться с последней. Это второе лицо искажает тогда свою психическую деятельность, или, как мы бы сказали в обыденной жизни, «притворяется», наша вежливость отчасти не что иное, как результат этого «притворства»; истолковывая для читателя свои сновидения, я сам бываю вынужден производить такие искажения. На необходимость такого искажения жалуется также и поэт:
«Das Beste, was du wiseen kannst, darfst du den Buden doch nicht saqen». («Все лучшее, что мы знаем, ты тем не менее не смеешь сказать людям».) В аналогичном положении находится и политический писатель, желающий говорить в лицо сильным мира сего горькие истины. Если он их высказывает, то власть имущий подавит его мнение: если речь идет об устном выступлении, то возмездие последует после него, если же речь идет о печатном выступлении, то мнение политического писателя будет подавлено предварительно. Писателю приходится бояться цензуры, он умеряет и искажает поэтому выражение своего мнения. Смотря по силе и чувствительности этой цензуры он бывает вынужден либо сохранять лишь известные формы нападок, либо же выражаться намеками, либо же, наконец, скрывать свои нападки под какой-либо невинной маской. Он может, например, рассказать о столкновении между двумя мандаринами в Срединной Империи, но на самом деле иметь в виду отечественных чиновников. Чем строже цензура, тем менее прозрачна эта маска, тем остроумнее средства, которые приводят все же читателя на след истинного значения слова. Д-р Г. ф. ГугТелльмут. сообщила в 1915 году сновидение (Intern. Zeitschr. f. arztl. Psychoanalyse III), которое пригодно, как, может быть, никакое другое сновидение для того, чтобы оправдать мои термин «искажение». Искажение в сновидении прибегает в этом примере к тем же приемам, что и цензура писем, вычеркивающая те места, которые кажутся ей неподходящими. Цензура писем зачеркивает эти места настолько, что их невозможно прочесть, цензура сновидения заменяет их непонятным бормотаньем.
Для понимания сновидения следует сообщить, что сновидящая – уважаемая, высокообразованная женщина, 50-ти лет, вдова штаб-офицера, умершего приблизительно 12 лет тому назад, мать взрослых сыновей, один из которых к моменту этого сновидения был в походе.
Теперь я привожу это сновидение о «любовном услужении». Она идет в гарнизонный госпиталь № 1 и говорит привратнику, что она должна видеть главного врача… (она называет при этом, неизвестную фамилию), так как она хочет поступить в услужение в госпиталь. При этом она настолько подчеркивает слово «услужение», что унтер-офицер тотчас замечает, что речь идет о «любовном» услужении. Ввиду того что она пожилая женщина, он после некоторого промедления пропускает ее в госпиталь.
Поразительное совпадение феноменов цензуры и феноменов искажения в сновидении дает нам право предполагать для тех и других одни и те же условия. Мы имеем основание, таким образом, предполагать, что в сновидении играют наиболее видную роль две психические силы (течения, системы), из которых одна образует желания, проявляющиеся в сновидении, другая же выполняет функции цензуры и, благодаря этой Но вместо того чтобы пойти к главному врачу, она попадает в большую темную комнату, в которой за длинным столом стоит и сидит много офицеров и военных врачей. Она обращается со своим ходатайством к одному штабному врачу, который понимает ее с первых слов. Текст ее речи в сновидении таков: «Я и многие другие женщины и молодые девушки-венки готовы солдат и офицеров без различия…» Здесь в сновидении следует бормотанье. Но отчасти смущенные, отчасти лукавые мины офицеров свидетельствуют о том, что все присутствующие правильно поняли это бормотанье. Дама продолжает: «Я знаю, что наше решение весьма странно, но оно сделано всерьез. Солдата на войне не спрашивают, хочет ли он умереть или нет». В течение минуты тянется мучительное молчание. Штабной врач кладет ей руку на грудь и говорит: «Милая дама, пользуйтесь случаем, дело действительно дойдет до того…» (бормотанье). Она отталкивает руку врача, думает при этом: «Один как другой», и возражает: «Боже мой, я старая женщина и, может быть, совсем не буду в состоянии. Впрочем, должно быть соблюдено условие: считаться с возрастом, так, чтобы более пожилая женщина и молодой человек не… (бормотанье); это было бы ужасно». Штабной врач: «Я вполне вас понимаю». Некоторые офицеры, среди них один, который домогался ее в молодости, громко смеются, и дама хочет, чтобы ее повели к знакомому ей главному врачу с тем, чтобы вывести все на чистую воду. При этом она, к великому своему смущению, вспоминает, что она не знает его фамилии. Несмотря на все, штабной врач вежливо и почтительно называет ей эту фамилию и указывает ей дорогу ва второй этаж через узкую железную винтовую лестницу, которая ведет непосредственно из комнаты на верхние этажи. Подымаясь, ова слышит, как один офицер говорит: «Это колоссальное решение: безразлично, молодой или старый, послушайте!» Она идет по бесконечным ступеням вверх с таким чувством, как будто она просто исполняет свой долг.
