Как найти путь к этому символическому толкованию, на этот счет нельзя дать, разумеется, никаких определенных указаний. Успех зависит от остроумия, от непосредственной интуиции субъекта, и потому толкование сновидений при помощи символики вполне зависит от искусства, связанного, очевидно, с особым талантом. По мнению Аристотеля, наилучшим толкованием сновидений является тот, кто лучше всего улавливает сходства; ибо образы сновидения, подобно образам, отражающимся в воде, искажены движением, и лучше всех угадывает тот, кто может распознать в искаженном образе – истинный (Бюшеншютц, с. 65). Но от такого толкования далек другой популярный метод толкования сновидений. Метод этот может быть назван «расшифровыванием», так как он рассматривает сновидение как своего рода условный шифр, в котором каждый знак при помощи составленного заранее ключа может быть заменен другим знаком общеизвестного значения и смысла. Мне снилось, например, письмо, вслед за ним похороны и так далее: я смотрю в «соннике» и нахожу, что «письмо» означает «досаду», «похороны» – «обручение» и так далее В дальнейшем уже зависит от меня связать эти понятия и, конечно, перенести их на будущее. Интересным вариантом этого расшифровывания, который до некоторой степени исправляет его механичность, представляет собой сочинение Артемидора из Дальдиса о толковании сновидений. Артемидор из Дальдиса, родившийся, по всей вероятности, в начале второго века по нашему летоисчислению, оставил нам самую полную и самую тщательную разработку толкования сновидений в греческо-римском мире. Как отмечает Гомперц, он основывал толкование сновидений на наблюдении и опыте и строго отличал свое искусство толкования от других, обманчивых методов. Согласно изложению Гомперпа, принцип его искусства толкования идентичен с магией, с принципом ассоциаций. Элемент сновидения означает то, о чем он напоминает. Разумеется, то, что он напоминает толкователю сновидения. Неистощимый источник произвола и ненадежности заключается в том факте, что один и тот же элемент сновидения мог напоминать толкователю об одном, а всякому другому человеку совершенно о другом. Техника, излагаемая мною в дальнейшем, отличается от античной техники в этом единственном существенном пункте: она требует от самого сновидящего работы толкования. Она обращает внимание на то, что приходит в голову по поводу того или иного элемента сновидения сновидящему, а не толкователю сновидения. Согласно новейшим сообщениям миссионера Тфинкдита (Anthropos, 1913), современные толкователи сновидений Востока также придают большое значение соучастию сновидящего. Очевидец рассказывает о толкователях сновидений у мессопотамских арабов: «Чтобы хорошо объяснить смысл сновидения, наиболее разумные толкователи считают необходимым хорошенько расспросить того, кто обращается к ним, обо всех подробностях, необходимых для хорошего объяснения. Толкователи отказываются давать объяснение, пока не получат ответ на все свои вопросы».
Среди этих вопросов имеются всегда вопросы, выясняющие подробные сведения, касающиеся ближайших членов семьи (родители, жена, дети), а также и типическая формула: «Была ли у вас половая связь до или после сна?» – «Главная идея в истолковании сновидения – заменить содержание сна на его противоположность».
Здесь во внимание принимается не только содержание сновидения, но и личность и жизненные условия самого грезящего, так что один и тот же элемент сновидения имеет иное значение для богача, женатого и оратора, чем для бедного, холостого и купца. Наиболее существенно в этом методе то, что толкование не обращается на сновидение во всем его целом, а на каждый элемент последнего в отдельности, как будто сновидение является конгломератом, в котором каждая часть обладает особым значением. К созданию этого метода послужили поводом, очевидно, бессвязные, сбивчивые сновидения. Д-р Альф. Робитзек обращает мое внимание на то, что восточный сонник, по сравнению с которым наши представляют собою жалкие подражания, совершает толкование элементов сновидения, по большей части, по созвучию и сходству слов.
[27]
Так как эта аналогия при переводе на наш язык должна была, несомненно, утратиться, то этим и объясняется странность толкований в наших народных сонниках. Относительно этого выдающегося значения игры слов в древних восточных культурах говорит подробно Гуго Винклер. Наиболее яркий пример толкования сновидений, дошедшего до нас с древности, основывается на игре слов. Артемидор сообщает (с. 255): Аристандр чрезвычайно удачно истолковал Александру Македонскому его сновидение. Когда тот осаждал Тир, он, раздосадованный упорным сопротивлением города, увидел во сне сатира, пляшущеего на его щите; случайно Аристандр находился вблизи Тира в свите короля, победившего сирийцев. Он разложил слово «сатир» (Zatupos) на его составные части Za и tupos способствовал тому, что король повел осаду энергичнее и взял город. (Satupos – «Тир твой»). Впрочем, сновидение настолько тесно связано с его словесным изображением, что Ференци вполне справедливо замечает, что каждый язык имеет и свой собственный язык сновидений. Сновидение обычно непереводимо на другие языки, и я думаю, что книга, подобная настоящей, так же непереводима на другой язык. Тем не менее д-ру А. А. Бриллю в Нью-Йорке удалось перевести «Толкование сновидений» на английский язык (London, 1913, George Alien & Co, Ltd), а психоаналитики д-р Голлос и д-р Ференци приступили к венгерскому переводу (1918).
Для научного рассмотрения темы непригодность обоих популярных методов толкования сновидений, конечно, очевидна. Символический метод в применении своем чрезвычайно ограничен и не может претендовать на более или менее общее значение. В методе расшифровывания все направлено к тому, чтобы «ключ», «сонник» был вполне надежным источником, а для этого, разумеется, нет никаких гарантий. Невольно возникает искушение согласиться с философами и психиатрами и вместе с ними отказаться от проблемы, толкования сновидений, как от призрачной и излишней задачи. После окончания моей работы мне попалось в руки сочинение Штумпфа, которое совпадает с моим в желании доказать, что сновидение не бессмысленно и доступно толкованию. Толкование, однако, совершается у него при помощи аллегоризирую-щей символики без ручательства за общеприменимость такого метода. Я между тем придерживаюсь совершенно иного взгляда. Я имел возможность убедиться, что здесь снова перед нами один из тех передних случаев, в которых чрезвычайно упорная народная вера ближе подошла к истине вещей, чем суждения современной науки. Я считаю своим долгом утверждать, что сновидение действительно имеет значение и что действительно возможен подход научный к его толкованию. К этому заключению я пришел следующим путем.
Много лет занимаюсь я изучением многих психопатологических явлений, истерических фобий, навязчивых представлений и т. п. в терапевтических целях. Я имел возможность убедиться из одного важного сообщения Жозефа Брейера,
[28]
что для таких явлений, воспринимаемых в качестве болезненных симптомов, раскрытие их и устранение совпадают друг с другом. (Breuer und Freud. Sludien ?ber Hysteric, Wien. 1895, 3. Aufl. 1916). Когда такое патологическое явление удается свести к отдельным элементам, из которых проистекало оно в душевной жизни больного, то тем самым оно устраняется, и больной избавляется от него. При бессилии других наших терапевтических стремлений и ввиду загадочности таких состояний мне казалось целесообразным пойти по пути, открытому Брейером, и, несмотря на многочисленные трудности, достичь намеченной цели. Каким образом сложилась в конце концов техника этого метода, каков был результат стараний, об этом я буду иметь случай говорить в дальнейшем изложении. Во время этих психоаналитических занятий я натолкнулся на толкование сновидений. Пациенты, которых я заставлял сообщать мне все их мысли и чувства, возникающие у них по поводу определенного вопроса, рассказывали мне свои сновидения и показывали мне тем самым, что сновидение может быть заключено в психологическую цепь, которая от данной патологической идеи простирается в глубь воспоминаний. Теперь уже было нетрудно рассматривать самое сновидение как симптом и применять к нему тот же метод толкования, что и к последнему.
[29]
