В конце концов от всей бесчинствующей наглой толпы остались лишь двое — прислуживавшие женихам песнопевец и жрец-жертвогадатель. Оба умоляли о пощаде, но жрец, хоть и кинулся Одиссею в ноги, разжалобить его не сумел. Меч героя снес ему голову на полуслове. Музыканту-сказителю повезло больше: Одиссей не смог поднять руку на человека, получившего свой прекрасный дар от самих богов, и оставил его дальше радовать людей своим искусством.
Битва, вернее, побоище, закончилась. Старую кормилицу Евриклею и остальных служанок позвали отмывать зал и наводить повсюду порядок. Рыдая от радости, они обступили вернувшегося хозяина, и у Одиссея сладко защемило сердце от их приветствий. Он с трудом сдерживал слезы. Справившись с волнением, женщины принялись за работу, а Евриклея поднялась в опочивальню к хозяйке и позвала, встав у кровати: «Милая дочка моя Пенелопа, проснись … / Здесь твой супруг Одиссей, домой он вернулся, хоть поздно, / Всех перебил женихов, вносивших в ваш дом разоренье…» Пенелопа рассерженно ответила ей: «Боги тебе помутили рассудок! / <…> Если б другая какая из женщин моих прибежала / С вестью такою ко мне и меня бы от сна разбудила, / Я бы ее отругала и тотчас велела убраться / Снова в обеденный зал. Тебя твоя старость спасает!» Но Евриклея не отступала: «Муж твой вблизи очага здесь находится, ты же не веришь, / Что он вернулся домой. Как твое недоверчиво сердце! / Ну, тогда я тебе сообщу достовернейший признак, — / Белым клыком кабана ему в ногу рубец нанесенный. / Я тот рубец увидала, как мыла его…» Пенелопа, все еще не в силах поверить, опрометью ринулась в зал, чтобы удостовериться в услышанном.
У очага, освещенный ярким пламенем, сидел высокий, статный мужчина царственного вида. Пенелопа присела напротив и смотрела на него молча. Она была в замешательстве. То ей казалось, что она различает любимые черты, то видела перед собой совершенно незнакомого ей человека. «Мать моя, горе ты мать! До чего ты бесчувственна духом! / <…> Вряд ли другая жена в отдаленьи от мужа стояла б / Так равнодушно, когда, перенесши страданий без счета, / Он на двадцатом году наконец воротился б в отчизну!» — вскричал Телемах. «Ошеломило мне дух, дитя мое, то, что случилось. / <…> Если вправду / Передо мной Одиссей и домой он вернулся, то сможем / Легче друг друга признать. Нам ведь обоим известны / Разные признаки, только для нас с ним лишенные тайны», — промолвила Пенелопа
[261]. Улыбнувшись ее словам, Одиссей велел сыну оставить их с Пенелопой наедине. «Скоро тогда и получше меня она верно узнает», — пообещал он.
В тщательно убранном зале царило ликование. Чарующие звуки лиры пробудили у обитателей дома неудержимое желание пуститься в веселый пляс. «Весь Одиссеев обширный дворец приводил в сотрясенье / Топот ног мужей и жен в одеждах красивых». Всех до единого переполняла радость от того, что после долгих странствий Одиссей наконец-то вернулся домой.
IV. Странствия Энeя
Главным источником материала для этой главы послужила «Энеида», одна из величайших древнеримских эпических поэм. Она была написана, когда власть над разоренным Римом, повергнутым в хаос после убийства Цезаря, взял Октавиан Август. Твердой рукой он прекратил кровопролитную междоусобицу и обеспечил Pax Augusta («Августов мир»), который длился почти полвека. Вергилий и его поколение с воодушевлением встретили новый порядок. «Энеида» сочинялась с целью прославить империю и создать идеальную фигуру великого национального героя, который «от крови… высокой род произвел и весь мир своим подчинил бы законам»
[262]. Возможно, этим патриотическим замыслом Вергилия отчасти объясняется переход от вполне человеческого образа Энея в первых книгах поэмы к сверхчеловеческому в последних. В стремлении подарить Риму героя, на фоне которого померкнут все остальные, поэт вышел за рамки реалистичного повествования и уклонился в фантастику. Впрочем, тяга к гиперболизации и возвеличиванию вообще характерна для римлян. Имена богов в этой главе приводятся в римском варианте, как и имена других персонажей, имеющих наряду с традиционной греческой и латинизированную форму (в частности, Одиссей у римлян звался Улиссом).
Часть пeрвая. Из Трои в Италию
Эней, сын Венеры, принадлежал к числу самых знаменитых героев Троянской войны. В стане троянцев он уступал только Гектору. Когда греки захватили Трою, ему удалось при помощи своей матери-богини вывести из горящего города старика отца Анхиса и малолетнего сына Аскания (Юла
[263]), а потом отплыть с ними за море искать новую родину.
После долгих странствий и множества испытаний на суше и на море Эней добрался до Италии, где сразил тех, кто не давал ему поселиться на этой земле, женился на дочери могущественного царя и заложил город. Именно его всегда считали истинным прародителем римлян, поскольку легендарные Ромул и Рем, основатели Рима, принадлежали к роду правителей Альба-Лонги, построенной сыном Энея.
Вместе с Энеем из Трои отплыло немало соотечественников. Все они мечтали где-нибудь осесть, но никто не представлял, куда держать путь. В нескольких местах пытались они возвести город, но отовсюду гнали их либо неудачи, либо недобрые знамения. В конце концов Энею было возвещено во сне, что судьбой скитальцам предназначена земля, расположенная далеко на западе, — Италия, которая в те времена называлась Гесперией («Западной страной»). Эней со спутниками находились в тот момент на Крите, и, хотя обещанная земля лежала за незнакомыми морями и добираться до нее нужно было долго, троянцы очень обрадовались предсказанию и, исполненные уверенности, что однажды они все-таки обретут собственный дом, немедля отправились в дорогу. Однако достичь желанного пристанища странники смогут еще не скоро и, знай они, через что им придется пройти, возможно, поумерили бы свой пыл.
