Мы добрались до «Черного лебедя» и окунулись в ликующее лето гомона, жажды и света, субботнюю толчею, которая, сквозь пот и неуют, распаляла, обещая исполнение плотских желаний потом, когда все закончится. Но не для меня. Отцовские кореша заняли ему место, а мне места не досталось. Я присоединился к приносящим дары у стойки бара и встал следом за ланкаширским сыром, вязаным пуловером с шотландским узором, сливянкой домашнего разлива и поющей кружкой («Потрясающая хреновина, честное слово!» – восхитился Тед, притискивая кружку к самому уху, чтобы расслышать тоненький звучок). Пунцовый от сознания ничтожности моих подарков на общем фоне, я вручил ему коробку сигар из Джафны и коралловые серьги.
– Они ей так понравятся, голубчик ты мой, – сказал Тед, – здесь таких сережечек не сыщешь. Она как их наденет, так и красивше прежнего будет, а тут у нас чего? Сигарочки! Как ты угадал! – воскликнул он совершенно искренне. – Люблю добрые сигары. Ну-кась, да ты только глянь, Арнольд!
Я покраснел еще сильнее – от удовольствия, – и, все явственнее осознавая свою ужасную скупость, спрятал нос в кружку с элем. И тут появился мистер Радж.
– Приношу свои извинения, – сказал он, – за опоздание. Но в каком-то смысле я как раз вовремя. – Он воссиял улыбкой на темном фоне пьющих, демонстрируя мне пинту мягкого пива. – Я находился, – сказал он, – в соседнем помещении, учился чрезвычайно затейливой местной игре. Становитесь в нескольких шагах от круглой доски с цифрами и швыряете заостренным оружием, целясь в самое большое число.
Какой-то сгорбленный коротышка в очках на полном серьезе слушал его во все уши, не донеся до рта кружку с пивом.
– Поучительная игра, – сказал мистер Радж. – К тому же я услышал мнения представителей рабочего класса по важнейшему вопросу межрасовых взаимоотношений. Я никогда не бездельничаю, – похвалился он, раздувая ноздри и широко улыбаясь строю бутылок на полках за барной стойкой. – Проделана большая работа в те часы, что были посвящены другим людям. Но теперь, – сказал мистер Радж, – теперь я готов к невинным забавам в вашем обществе, мистер Денхэм. Начнем же, ха-ха, предаваться отчаянному веселью вместе.
Говорил он лучше, чем соображал. Благо наши соседи у барной стойки наблюдали мистера Раджа сквозь призму простой трудовой британской пивной кружки, и все пока шло без осложнений. Закончив монолог, он улыбнулся окружающим, сдержанно кивнул. В награду я купил ему стаканчик виски и, вспомнив, спросил, как продвигаются его поиски жилья. Мистер Радж ответил:
– Прошу меня простить, мистер Денхэм, но, строго говоря, я сейчас не тот человек, который должным образом занят этими поисками. Вы же сами так и сказали в такси у того грубияна, что мы будем заниматься этим, имея в виду, что «мы» – это вы сами и остальная часть заинтересованного сообщества. Однако, – сказал он, хорошенько разбавив виски водой, – я уже сделал запрос леди, с которой познакомился сегодня пополудни, той леди, с которой я танцевал, и я питаю надежды, что она в конечном итоге сдаст мне комнату в ее доме. Муж, как она сама мне сказала, ее покинул, а дом принадлежит ей – это был свадебный подарок ее отца и матери, успешных трактирщиков.
Мистер Радж замер с улыбкой на устах, позируя невидимому корреспонденту для снимка под названием «Неутомимый научный работник с Цейлона», а после воображаемой вспышки залпом выпил свой разбавленный виски.
– Насчет подобных просьб для человека, чья кожа не бела, давно уже установлены правила, ибо негр из Вест-Индии чуть ли не падал ниц, умоляя о подобной милости, хотя… – Он с добродушным вызовом во взоре посмотрел вокруг. – Что такое, в конце концов, цвет кожи?
Никто не смог ответить на этот вопрос – чересчур философский для воскресного вечера.
– В каком-то смысле это долг, это бремя, – ответил мистер Радж самому себе. – Я здесь, будучи субъектом Британского Содружества, занимаюсь чрезвычайно важными исследованиями, и негоже мне жить, как я живу в настоящее время, в позорно дорогом гостиничном номере. Негры, сказал я ей, принадлежат к низшей расе, а этот просто поет песни под струнный инструмент. Ему не пристало делать такие запросы. Более того, – сказал мистер Радж, – разве это не прекрасная возможность для аспиранта, изучающего межрасовые взаимоотношения, более пристально изучить особенности настроя и жизненных позиций женщин с разным цветом кожи? Хотя что такое, – он снова огляделся с добродушным вызовом во взоре, – в конце концов… – тут он как раз вспомнил, что уже задавал этот вопрос, и просто улыбнулся мне, причем в его карих цейлонских глазах не было ни капли лукавства.
– Это невозможно, – сказал я, – просто невозможно. Подумайте хорошенько, и вы поймете почему.
– О, да, – кивнул рассудительный мистер Радж, – да-да, это невозможно.
Затем он заказал виски для меня и мягкое пиво себе, осторожно осведомился о цене каждого напитка, а потом вежливо, но твердо поинтересовался, почему в этом помещении он заплатил за пиво дороже, чем в соседнем. Тед, не прерывая своей перкуссионной пьесы на бутылках, стаканах, кассовом аппарате и помпах, ответил:
– В этом зале пиво дороже, чем в общем баре, голубчик.
– Это я отметил уже. И просто спросил почему.
– Потому что этот зал лучший, так что и цена здесь выше.
– Но тот зал просторнее, к тому же там музыка и еще игра с дротиками.
– Так уж повелось, голубчик.
Седрик, зависший неподалеку с мокрым подносом, едва заметно, по-официантски, ухмыльнулся. Мистер Радж сказал, обращаясь ко мне:
– Здесь множество проявлений социального неравенства. Те люди в общем баре настоящие неприкасаемые для вас. Нам следует изменить все эти антидемократические устои. – И он решительно, почти неумолимо тряхнул головой.
Похожие на карту пивные разводы на стойке бара притворялись Китаем, перетекающим в Индию, и Индией, впадающей в Европу. Меня внезапно пробрал озноб, и я понял, что заболеваю.
Мистер Радж продолжал болтать – о красотах городка, о прелести местных женщин, о том, как великолепны их ноги в прозрачных нейлоновых чулках, о качестве кофе в кафе, которое он посетил, о фильме, который он посмотрел, о странно одетых длинноволосых молодых людях, к которым он вежливо обратился, но нарвался на грубый отпор. А потом возникло ощущение, что время закрытия не за горами, и тут появились любители микста.
Этого я никак не ожидал. Я почему-то решил, что раз Уинтерботтом и Имогена нарушили правила игры, то и сама игра прекратилась. Но вот они, тут как тут – и жена Браунлоу, и этот полный семян арбузный ломоть – Чарли Уиттиер, и Джек Браунлоу собственной персоной, и Элис в цигейковой шубке. Я подивился тому, что они выглядят как-то иначе – грубее, вульгарнее, что ли, непристойнее и неопрятнее, а потом до меня дошло, что я уже не просто с галерки созерцаю их представление сквозь вечернюю воскресную муть, нет, я теперь на сцене вместе с ними, я вижу проступающие сквозь косметику поры, вижу волосы на ногах, приглаженные нейлоном, вижу порез от бритвы у Чарли Уиттиера. А потом, конечно же, мистер Радж не мог не встрять в это дело своим коричневым, но красивым носом, чтобы поздороваться с Элис Уинтерботтом, обхватив обеими коричневыми ладонями ее белую и теплую, только что освободившуюся из перчатки ладонь. Сияя хмельным взором, мистер Радж галантно поклонился и произнес:
