Лавируя между священниками в католических сутанах и миссионерами-протестантами в гражданских костюмах, я приблизилась к «уголку ораторов», где собирались мужчины и женщины в красных рубашках. Включив мегафоны, они на все лады расхваливали достижения «Вечного Команданте» и размахивали государственными флагами нового образца с восемью звездами. Эта восьмая звезда появилась стараниями режима
[38] и символизировала новую провинцию, якобы возвращенную в состав страны, но это был чисто пропагандистский ход. На самом деле никакой провинции, сначала потерянной, а потом отвоеванной, не существовало в природе. За спинами толпы неофитов красовались два огромных портрета Боли́вара-Освободителя, как его называли из-за его импульсивного вождизма и стремления к единоличной власти в стиле каудильо. На одном из портретов Боли́вар был запечатлен в разгар битвы, на другом – на смертном одре. Плакаты были совсем новые, только что из типографии. Было принято считать, что они делают образ Боли́вара более выпуклым, поэтому Революция развешивала их во всех общественных учреждениях и публичных местах, заменяя ими портреты «факела независимости», к которым мы привыкли с детства.
Новые плакаты с изображением Боли́вара заметно отличались от прежних, на которых был запечатлен исторически достоверный облик национального героя. Теперь Боли́вар выглядел более смуглым, приобретя характерные этнические черты, которые еще несколько лет назад никто бы и не подумал приписывать белому венесуэльскому аристократу начала девятнадцатого века. Эксгумация и генетическая экспертиза останков национального героя, которого Революция решила вынести из Национального пантеона и переместить в индивидуальный саркофаг, прошли с большой помпой. Пышная церемония задумывалась как важная политическая акция, но, на мой взгляд, от нее здорово отдавало некрофилией. Именно после нее в облике Отца Нации начали появляться черты, свойственные метисам. Сейчас Боли́вар больше напоминал Негро Примеро
[39], чем потомка баскских аристократов, которые с оружием в руках сражались против испанского короля Фердинанда VI. Косметическая операция, которой Сыны Революции подвергли историю, несла на себе печать обмана, и думать об этом мне было больно и стыдно, но я постаралась справиться со своим негодованием. Шагая по направлению к проспекту Урдането, я ощущала растущую уверенность в том, что я наконец-то готова оставить все это позади. Страх и отвращение навсегда отрезали меня от моих корней и моей страны. Как и написавший «Лесоповал» и «Сбор доказательств» Томас Бернхард
[40], я тоже научилась презирать место, где я родилась. Это было не трудно, ведь я жила не в Вене, а в зловонной клоаке, где меня окружали только гниль и гибель.
Ах ты ж мать твою!.. Вот такие дела…
* * *
Процесс моего перевоплощения в Аврору Перальту шел полным ходом. Во всяком случае, первую стадию превращения я преодолела успешно. Переодевшись в платье Авроры, которое было велико мне на три размера, я съездила в испанское консульство. Моя собственная одежда осталась в шкафу моей прежней квартиры, и мне нечего было надеть, кроме Аврориных платьев сорок второго размера и брюк, в которых я просто тонула. Мне потребовалось несколько дней, чтобы привыкнуть к образу бледной, унылой женщины, которая до срока превратилась в старую деву. Часами я простаивала перед зеркалом, с отвращением разглядывая новую себя и занимаясь самовнушением, которое, правда, не приносило никакой особенной пользы. Впрочем, и вреда от него не было, что меня вполне устраивало.
Когда в консульстве меня, одетую в просторное черное платье Авроры, посадили перед небольшим цифровым фотоаппаратом, чтобы сделать снимок для биометрического паспорта, я на мгновение растерялась, не зная, улыбаться ли мне или, напротив, постараться придать своему лицу хмуро-напряженное выражение, какое обычно бывает у человека, страдающего хроническим запором (почему-то на паспортах и удостоверениях личности чаще всего встречаются именно такие фото). В конце концов я состроила обманчиво-грустную гримасу, полагая, что это выражение лучше всего соответствует тому, что́ было напечатано в документе, который я крепко держала в руках.
Уже выходя из консульства, я не удержалась и открыла плотную книжечку с надписью золотыми буквами «Европейский союз – Испания». Фотография была моя, но возраст и страна были другими, и я почувствовала, что паспорт каким-то образом соединил меня с чужой жизнью, полной радостей и несчастий, которые я не переживала и которые по этой причине не могла себе даже вообразить. О жизни Авроры Перальты я действительно знала мало, и тем не менее мне нужно было как можно скорее примерить ее на себя, погрузиться в нее с головой. Испанского паспорта, который мог стать билетом на выезд из страны, дожидалось огромное количество детей и внуков испанских иммигрантов. То, что я получила свой так скоро, было неслыханным везением. Мне действительно повезло, как иногда – хотя и очень редко – везет людям, которые дошли до последней степени отчаяния. Я знала, что я вовсе не Аврора Перальта, что я никогда ею не была и никогда ею не стану – во всяком случае, не полностью, не до конца. Но если у тебя есть только два пути: добровольно склонить голову на плаху или взять меч и сражаться, ты всегда можешь выбрать последнее. Этот паспорт и был моим мечом, моей Тисоной
[41], пусть она и досталась мне обманным путем.
«Сейчас не время для сожалений, – твердо сказала я себе. – Прими вещи такими, какие они есть, и делай то, что должна».
Моя решимость выжить во что бы то ни стало была крепка как сталь.
* * *
После ухода Сантьяго мое положение с каждым днем становилось все опаснее. Генеральша и ее банда вернулись с подкреплением – с ними пришли еще с десяток втиснутых в яркие легинсы женщин, чья нездоровая полнота казалась абсурдной в стране, население которого регулярно недоедало. Примерно половина из них заняли пустующие магазинчики на первом этаже нашего дома – по-видимому, это была часть стратегии, направленной на захват новых помещений. В одном из магазинов разместился штаб «Фронта женщин-освободительниц» – так гласила надпись на куске картона, который они прилепили скотчем к стене. В «штабе» постоянно торчали три или четыре женщины, остальные поступили в распоряжение Генеральши. Целыми днями они толклись в моей бывшей квартире, превращенной в продовольственный склад.
