Так и не сказав друг другу ни слова, мы вышли в коридор и вернулись в квартиру Авроры Перальты. Там Сантьяго достал коробку с инструментами, которую он нашел под раковиной. С помощью нескольких шурупов и металлической планки он укрепил засов на двери, а потом поставил еще два замка.
– Они, конечно, никого не остановят, – сказал Сантьяго, – но пусть будут. Не помешают. Или, может быть, ты хочешь вернуться в свою квартиру, если эти женщины не вернутся? – спросил он, загоняя в дверь очередной шуруп.
Я ответила не сразу.
– Я все равно не останусь здесь надолго, – проговорила я наконец. – На две недели максимум.
– Ты сможешь выдерживать все это еще две недели?
– А у меня есть выбор? – огрызнулась я.
Признаться, я не совсем понимала, что на меня нашло. Возможно, это было просто плохое настроение или страх, который я испытывала оттого, что не знала, как мне быть дальше, а возможно, я подозревала, что Сантьяго пытается включить себя в мои планы, каковы бы они ни были. Не исключено, что мое раздражение вызвало и то, и другое, и третье.
Тем временем Сантьяго продолжал ставить на дверь дополнительные замки, ловко орудуя отверткой.
– Они не дадут вышибить дверь с одного удара, – пояснил он, – но их недостаточно, чтобы ты могла чувствовать себя в безопасности. Тебе придется перебраться отсюда куда-нибудь в другое место.
На улице гремели взрывы газовых гранат. Слезоточивый газ снова начал просачиваться в комнату, но я привыкла даже к этому. Меня даже не тошнило, как несколько дней назад. Крики и шум сделались громче, и я осторожно выглянула в щель между занавесками. Я увидела группу молодых людей, которые, прикрываясь деревянными щитами, пытались пробиться сквозь заслон Национальной гвардии. Это была нелегкая задача, почти непосильная. Нацгвардейцы подтянули подкрепления. Теперь они превосходили манифестантов в численности и стреляли в протестующих газовыми гранатами с расстояния всего в несколько метров.
Сантьяго подошел ко мне.
– Я уйду завтра. Думаю, тебе следовало бы сделать то же самое.
Его решительный тон показался мне странным, почти неприятным.
– Сегодня вечером будет хуже, чем вчера, – сказала я. – Я буду в спальне.
Пока я шла по коридору, мне казалось, что за собой я оставляю только хаос и разрушения. В спальне я открыла пластиковый мешок и разложила свои вещи на кровати. Взяв в руки документ на квартиру, я попыталась его прочесть, но был уже вечер, дневной свет быстро тускнел, а включать электричество я не хотела, по крайней мере, до тех пор, пока у меня не будет уверенности, что банда Генеральши не вернется. Да и потом тоже… Кто мог гарантировать, что больше ничего не случится, что в дом не проникнет другая группа бандитов? Кто мог гарантировать, что мне не перережут горло? Не похитят? Что женщины не вернутся? Одно я знала твердо: ничто уже не будет таким, как прежде. А рассчитывать, что я сумею разминуться с пулей, выпущенной из ружейного ствола, было с моей стороны, по меньшей мере, глупо.
Я хотела жить. И для этого я должна была как можно лучше разыграть ту козырную карту, которую дала мне в руки смерть Авроры Перальта. Я должна была выдать себя за нее.
Почему бы нет? Попытаться-то всегда можно.
И, сидя в этой темной спальне, я приняла решение. Пути назад у меня все равно не было.
* * *
Сев на пол, я закрыла глаза и стала считать выстрелы. Один, два, три, четыре… Иногда я слышала пять или шесть выстрелов подряд – возможно, стреляли из автоматического оружия, но я не была уверена. Звучали хлопки газовых гранат. По временам стрельба усиливалась, по временам – почти затихала, но я не обольщалась: машина подавления набирала обороты, и дела на улице обстояли еще хуже, чем днем раньше. Крупная банда «коллективос» на мотоциклах обстреливала дома. Разлетались стекла, а рев множества моторов звучал саундтреком к некончающейся войне.
Внезапно я услышала какой-то шум у парадного нашего дома.
Прячась за занавесками, я выглянула из окна. Шесть или семь нацгвардейцев колотили в дверь прикладами своих ружей.
– Открывай! Открывай чертову дверь! Мы знаем, что ты там! Мы все равно тебя достанем!
Обернувшись, я увидела Сантьяго, который подошел к двери спальни. В руках он держал ящик с инструментами, лицо было встревоженным. Движением головы он дал мне знак следовать за собой, и мы вместе переместились к кухонному окну, выходившему на стоянку при доме. Оттуда мы увидели с десяток нацгвардейцев в масках и шлемах, которые быстро шли вдоль стены. Из глубины дома доносились крики соседей. Что-то происходило на первом этаже.
– Там никого нет! – расслышала я громкий мужской голос.
– Никого!.. – поддержали его голоса, доносившиеся из квартир под нами.
– Открывай, сволочь! Открывай немедленно, иначе мы вышибем дверь! – крикнул агент СЕБИН, которого я опознала по камуфлированным брюкам и черному жилету. – Мы знаем, что ты прячешь террористов и преступников!
Внизу раздался треск сломанной двери, а минуту спустя нацгвардейцы за волосы выволокли на улицу какую-то девушку, которая лягалась и брыкалась.
– Меня зовут Мария Фернанда Перес! – кричала она. – Мария Фернанда Перес! Меня арестовали, хотя я ничего не сделала. Я ни в чем не виновата, слышите?! Я только участвовала в демонстрации! Мое имя Мария Фернанда Перес! Меня арестовали. Слышите, меня арестовали!..
– Заткнись, шлюха! Террористка! Мерзавка! – Один из солдат ударил ее ногой в живот.
Из дверей тем временем вывели еще четырех молодых парней. Это тоже были участники демонстрации, которых соседи с первого этажа прятали от «коллективос», обстреливавших протестующих дымовыми гранатами. Все они были в наручниках. Каждый раз, когда они пытались сопротивляться, их опрокидывали на землю и били ногами.
– Не трогайте их! – кричали соседи с верхних этажей. – Отпустите! Это была мирная демонстрация. Они еще совсем молодые, отпустите их!
– Убийцы! Сукины дети!
– Снимайте их! Снимайте!
Последним из парадного показался Хулиан, наш сосед с первого этажа. Он тоже был в наручниках и шел, едва волоча босые ноги. Один из солдат заставлял его двигаться вперед, ударяя плашмя по плечам и спине длинным мачете. На Хулиане были только шорты и рубашка с короткими рукавами.
– Ты тоже террорист и пособник, приятель! Теперь ты попадешь в тюрьму и не выйдешь оттуда, пока не состаришься, понятно?..
Всех арестованных затолкали в грузовик с зарешеченными окнами и эмблемами Национальной гвардии на дверцах.
Мы с Сантьяго ничего не кричали. Мы даже ничего не говорили друг другу. Мы были немы, как каменные горгульи на крыше католического собора.
– Завтра я исчезну, Аделаида. Завтра, – шепотом проговорил Сантьяго, когда грузовик отъехал. Я смотрела, как он спускается под уклон и его задние огни исчезают в облаках дыма и пыли. Мне хотелось сказать Сантьяго, что он может не торопиться, что он может остаться еще на несколько дней, если нужно, но я промолчала. Когда же я обернулась, чтобы взглянуть на него, то увидела, что его уже нет рядом.
