Вайс начнет экать и мэкать, несколько раз почешет подбородок, при этом попробует опереться локтем на свой толстый живот, но еще более жирная грудь ему помешает. Потом ему даже трудно будет вытащить локоть обратно. Ну как можно быть психиатром, если не можешь положить на грудь одну руку и опереться на нее локтем другой, чтобы почесать бороду? Как это, наверное, ужасно: служить в армии психиатром и не иметь бороды, которую можно погладить. Эти бедные недоноски еще в школе лет десять учатся проводить рукой по несуществующей бороде и при этом глубокомысленно хмыкать, а тут раз, и бороду у тебя умыкнули. Вайс выглядел бы лучше, будь у него борода. Этакая широкая черная борода, где можно спрятать лишние подбородки.
И вот на утро следующего дня мы все трое проходим по коридору, то есть сам Вайс, Ринальди и я. Пример с Ринальди доказывает, что совсем не обязательно послужить в армии на самом деле, то есть в строевых частях, чтобы начать ее ненавидеть.
Вайс идет впереди со своей неизменной папкой с зажимом, придерживающим свежие листы писчей бумаги. Следом за ним с важным видом профессионала шагает Ринальди. Я замыкаю колонну, неся коробку с мячами. Они разношерстные, и от них пахнет плесенью – такие невозможно купить. Готов поклясться, что это те самые мячи, когда-то украденные у бейсболистов. Это величайшая коллекция в мире. Пташкина мать – настоящая похитительница мячей, их, можно сказать, могильщица.
Мы подходим к палате, и Вайс пропускает Ринальди, чтобы он открыл дверь. Вайс ждет, перекатываясь с носков на пятки, качаясь туда-сюда, взад-вперед, словно трахает воздух. Наклонил голову набок, словно рассматривает потолок в коридоре. Он похож на чудовищно большого мальчика из церковного хора – есть в его гладком, округлом лице нечто, напоминающее евнуха. Дело могли бы поправить хорошие, пышные усы. Я прямо-таки слышу, как его голос срывается на верхнем «до», когда он быстро поет григорианский хорал «Кирие элейсон», что означает «Господи, помилуй». Я стою рядом, нюхаю мячи и стараюсь не расколоться.
Теперь у меня получается настоящая история. Пташка, мне кажется, начинает понимать, в чем дело, и смеется. Боже, как приятно слышать его смех.
Ринальди отпирает дверь, и Птаха прыгает нам навстречу по-птичьи. Он хлопает крыльями, прося, чтобы его покормили. Вайс вздрагивает и выпучивает глаза; он больше не похож на хориста. Хватает папку и начинает что-то бешено строчить. Ринальди отпирает вторую дверь.
– А ты, Птаха, начинаешь прыгать вверх-вниз, махать руками и бегать по всей палате, отталкиваясь ногами от стен. Ты мастер на такие прыжки, я знаю. Это должно быть лучшее твое представление в жанре «я – птица». Закончишь ты тем, что подпрыгнешь и усядешься на краю толчка, словно это насест.
Вайс поражен. Он стоит в дверях, наклоняясь вперед все больше и больше, пока не грохнется на пол. Хотя, может, до этого и не дойдет. У него даже руки опустятся, в одной ручка, а в другой папка. Я стою сзади и посильнее толкаю его вперед коробкой с мячами, чтобы он вылетел на середину палаты. Ринальди запирает дверь.
Затем я прохожу мимо Вайса и подхожу к Птахе. Тогда Птаха спрыгивает с унитаза мне под ноги и снова просит его покормить. Я ставлю коробку рядом с ним и говорю:
– Вот они, Птаха. Это те самые мячи, которые твоя мать забрала у бейсболистов. Больше тебе не надо о них беспокоиться.
Я пячусь к тому месту, где стоят Вайс и Ринальди, потому что если взгляну им в лицо, то расколюсь.
Птаха прыгает вокруг коробки. Его руки прижаты к бокам будто крылья, он засовывает голову внутрь нее. Потом начинает катать мячики носом. Обнюхивает их, как собака. Затем вскакивает, распрямив ноги, и опускается задницей на мячи, будто курица-наседка. Усаживается поудобней, и все его лицо медленно расплывается в улыбке.
Вайс немного приходит в себя, его лицо покрывается потом, и он опять что-то пишет. Птаха продолжает сидеть на мячах. Затем слегка приподнимается. Глядит под себя. Его ноги широко расставлены, так ведут себя в гнезде скорее самцы, чем самки. Птаха сует руку в коробку и вытаскивает бейсбольный мяч. Это один из лучших, он почти белый, на нем еще цел верхний слой.
Он поднимает мяч и смотрит его на просвет. Затем что-то щебечет. По прошествии какого-то времени, где-то от пяти секунд до пяти минут, он выпрямляется, все еще стоя, раздвинув ноги, над коробкой с мячами, и вопит:
– Стерильное!
И тут, Птаха, ты кидаешь свой мяч прямехонько в голову Вайса!
Прямо по лбу! Очки слетают с носа! Вайс поворачивается и смотрит на меня близорукими глазами.
– О боже, сержант, наш пациент проявляет агрессию! Нам лучше уйти. Где мои очки?!
Я подбираю очки и вручаю ему. Стекла не разбились, но оправа погнулась, поэтому они сидят на нем кособоко. Он пытается их поправить, но тут опять раздается вопль:
– Стерильное!
Вайс опять получает удар по лбу. Он валится на спину, словно его ударили обухом по темечку. Очки висят на одном ухе. Повернувшись спиной к Птахе, он встает на колени и смотрит на Ринальди:
– Откройте дверь, выпустите меня отсюда!
Вайс пытается встать на ноги, когда Ринальди берет один из мячей и бросает его в сторону унитаза.
– Перехват, игра на первой!
Еще один вопль:
– Стерильное!
На этот раз Птаха подбивает Вайсу правую ягодицу. Мяч отскакивает и летит ко мне. Я бросаю его в окно, то самое, на которое Пташка пялился все эти дни.
– Мяч не засчитан, второй бросок!
Вайс оборачивается и смотрит на меня. Он все еще на коленях и пытается зацепить дужки очков за уши. Птаха достает следующий мяч. На этот раз он уже на него и не смотрит. Просто бросает.
– Стерильное!
При этом слове Вайс бросает очки и припадает к полу, закрывая руками голову. Вид такого вот толстяка, распластанного на полу, в ком угодно разбудит самое худшее. Теперь я понимаю, что должны чувствовать львы, загнавшие в реку буйвола или какое-нибудь другое большое и опасное животное. Теперь Птаха промазывает, но тут же достает еще один мяч. Прежде чем Вайс успевает шевельнуться, он попадает ему в шею. Мяч снова отскакивает, и Ринальди ловит его на лету.
– Перехват, игра на второй!
Брошенный им мяч летит мимо Пташкиной головы в дальний угол. Теперь мячи скачут по всей палате. Вайс остается лежать, прикрывается и пробует водрузить на нос очки. Он кричит, чтобы Ринальди открыл дверь. Умоляет меня забрать ключи у Ринальди. Мы не обращаем внимания. Он угрожает трибуналом. Нашел чем пугать, придумал бы что-нибудь поинтересней. Он орет что есть мочи, призывая на помощь. Но никто не приходит его спасать. Через две двери почти ничего не слышно, на то они и рассчитаны.
Мы прекрасно проводим время и получаем большое удовольствие. Иногда бросаем мячи друг другу, иногда в потолок, целясь в лампочку, а иногда в самого Вайса, когда возникает подозрение, что он хочет встать. Каждый раз, бросая мяч, мы выкрикиваем какую-то бейсбольную тарабарщину:
