Не знаю, сколько времени я провожу рядом с Харрингтоном. Может быть, две минуты, а может, и все двадцать. Сознание время от времени выключается, мозг отказывается работать. Похоже, я плачу, причем это от души.
Становится все светлее, туман поднимается, и видно, как над Ройтом встает оранжевое солнце. Нужно что-то делать. Я встаю и начинаю карабкаться наверх. Через мины я перешагиваю, словно через трещины на асфальте; я недостаточно осторожен и отдаю себе в этом отчет. В голове сплошной гул. Так я добираюсь до гребня холма.
Справа я вижу несколько сосен. Наш взвод уже там. Я вижу Ричардса. Все окапываются как сумасшедшие.
– Где тебя носит дьявол? Мы вот-вот отчалим отсюда и через пару минут двинемся к городу! Танки уже там. У кого, черт побери, противотанковые гранаты?
– Харрингтону крышка. Подорвался на мине.
– Хреново! Господи, надо скорее отсюда выбираться! Так у кого гранаты?
– У одного из новеньких. Парень где-то отстал.
– Вот дерьмо-то! Нужны базуки. Минометчики пристрелялись, а если за дело возьмутся еще и танки, нам конец. Где, черт возьми, наш командир?
Выкрикивая все это, Ричардс носится взад и вперед. Он явно напуган не меньше моего, но, по крайней мере, думает, что предпринять. Затем он бежит к остальным. Я валюсь на землю и припадаю к ней. Похоже, теперь ничто не сдвинет меня с места. Будь что будет, я готов смириться со всем. Пусть меня разнесут в клочья танки или возьмут в плен фрицы, пусть меня отдадут под трибунал и с позором разжалуют, только бы поскорее. Я согласен на все. Кончено, я мертв, меня здесь нет. Я не высказываю это вслух, но все равно такие мысли проносятся в моей голове. У меня даже иссяк страх, вообще все иссякло. Я хочу только одного: чтобы кончилась вся эта заваруха.
Тут Ричардс встает и машет руками, подавая знак, что пора выступать. Все перестают рыть и тоже вылезают из своих окопчиков. К собственному удивлению, я присоединяюсь к ним, даже самому не верится. Больше я ни о чем не думаю. Просто делаю, что и все. Из меня получился бы потрясающий лемминг. Мы переваливаем через гребень холма, Ричардс идет первым, за ним Вэнс и Скэнлан, потом другой новичок, за ними я. Позади тянутся другие ребята. Все закручивается по новой.
Проходим ярдов пятьдесят, и откуда-то совсем близко по нам начинает бить миномет. Мы все бросаемся на землю. Когда мы встаем, я вижу, как новичок оглядывается, разворачивается, пробегает мимо меня и несется вниз по склону. Как пить дать напорется на мину.
Проходим немного дальше. Пока никаких танков. Может, Ричардс ошибся. Мозг опять начинает работать. То, что случается потом, происходит очень быстро. Восемьдесят восьмой калибр, прямое попадание. Странно, что не было ничего слышно. Я лежу на земле; кажется, она у меня даже в кишках. Рева моторов не слышно. Вокруг опадает поднятая в воздух грязь. Приподнимаю голову – с каски валятся комья. Они сыплются под меня, но сам я не ранен. К моей радости, теперь меня это уже не заботит, что значительно упрощает дело. Такое впечатление, что все происходит не со мной, а с кем-то другим, словно в кино про войну.
Кто-то вскрикивает: его задело. Это Вэнс. Он пробегает мимо, держа каску в вытянутой руке, из которой течет кровь. Осколок пригвоздил руку к его каске. Слышу стон впереди себя. Смотрю.
Скэнлан оборачивается, и я вижу его лицо. Он кричит. Это уже не Скэнлан, а какая-то мертвая голова: голый череп, на котором начинает проступать кровь.
– Я ранен! Мои глаза! Я ничего не вижу! Помогите мне, кто-нибудь!
Скэнлан выпрямляется и ковыляет в мою сторону. Он и не может видеть, потому что ему снесло все лицо, оно висит где-то сбоку, будто съехавшая маска. Один глаз занавешен висящим куском кожи, а другой сам висит на какой-то липочке, свисая из пустой глазницы на кость, образующую скулу. Нос и верхняя губа отсутствуют. Мне видны торчащие из десен зубы. Некоторые из них сломаны и вдавлены внутрь. Я подползаю и, схватив его за ноги, опускаю на землю.
– Не трогай лицо! Ты ранен!
Скэнлан садится, не выпуская из рук винтовку. Я сажусь перед ним на корточки и принимаюсь натягивать ему кожу лица, пытаясь вернуть ее на прежнее место. На ощупь она скорей напоминает резину и съежилась так, что едва налезает на череп. Худо-бедно приладив нос, прошу Скэнлана придержать его за кончик, пока я нашариваю свой индивидуальный пакет. Секунду-другую не могу вспомнить, куда он подевался. Зову на помощь, но сзади никого нет, а Ричардс залег впереди. Я что-то кричу ему, но он не шевелится.
Взяв индпакет Скэнлана, я делаю перевязку. Мне страшно, и я боюсь, что скоро начнется самое худшее, но руки больше не дрожат. Я туго наматываю бинт на голову Скэнлана и завязываю сзади. Ему несладко, и он тяжело дышит. Он все время сглатывает кровь, но ее становится все больше, она течет отовсюду. Черт, позабыл о таблетках! Что делать? Вернуться назад и сдать Скэнлана санитарам! Мозг работает медленно, но четко, в голове проясняется. Сам себе удивляюсь.
Велю Скэнлану выпустить из рук винтовку. Он больше ничего не говорит, а только глухо стонет. Снимает левую перчатку, и я вижу, что у него не хватает двух пальцев. Кровь и здесь хлещет вовсю. Изо всех сил сжимаю запястье Скэнлана, ставлю его на ноги и заставляю бежать назад. Скоро он потеряет сознание, а у меня нет сил его нести. Сам в любую минуту могу упасть в обморок. Чувствую, что все, спекся. Скэнлан вырывается. Он возвращается и нащупывает на земле перчатку, которую только что снял, – ту, в которой остались пальцы. Берет в здоровую руку. Господи! О чем он думает?
Каким-то образом нам удается пробраться через минное поле. На сей раз я иду в обход, забирая вправо. По пути нам попадаются всего две растяжки. После того как это случилось с Харрингтоном, у меня чувство, будто он принял удар на себя. Мне кажется, что теперь я могу наступить на мину и она не взорвется. Вот до чего я дошел.
Мы возвращаемся на опушку леса и встречаем там главного сержанта Лючесси. Он на меня орет:
– Кто это? Какого черта вы сюда прете?
Я останавливаюсь и предъявляю ему Скэнлана. Он мой пропуск на выход из этого ада.
– Веду в тыл Скэнлана, сержант. Он тяжело ранен. Лючесси сам это видит. Он видит и то, что я смертельно напуган. Он все понимает, он видит меня насквозь. Но какое мне до этого дело? Он такой же сраный итальяшка, как я, даже если старше меня по должности. Лючесси осматривает Скэнлана. Я подумываю о том, чтобы дать деру в лес. Не станет же Лючесси стрелять мне в спину.
– Где Ричардс? Где второй взвод? Где ваша рота?
– Ричардс говорит, на подходе танки. Ему нужны базуки. У нас нет противотанковых гранат.
– Да, но где он, черт побери, этот Ричардс?
Лючесси пытается поправить бинт на голове Скэнлана. Я все еще держу того за запястье.
– Он залег за теми деревьями, немного выше. Там и ранило Скэнлана. Я ему кричал, но он не ответил, не шевельнулся.
Как-то мой мозг странно устроен, только теперь он готов согласиться, что Ричардс мертв. Ему крышка. Его убили. Не могу сказать, чтобы он мне очень уж нравился, но меня при этой мысли начинает трясти. Скорей бы смыться, куда угодно, только подальше. Теперь я хочу не просто в тыл, я хочу бежать прочь отсюда. Мне стоит больших усилий не сорваться с места. Я боюсь этого Лючесси. Пожалуй, я смог бы проломить ему череп одной левой, но я боюсь. Жду, когда подвернется возможность драпануть, зарыться в землю, умереть там с голоду, все, что угодно, просто исчезнуть, остаться одному. Я все еще сжимаю запястье Скэнлана, чтобы унять кровотечение, а он все мается дурью, делая что-то с зажатой в другой руке перчаткой. Наконец он вытаскивает из нее что-то и вытирает о штанину. Это обручальное кольцо. Он засовывает его в карман брюк. Лючесси смотрит на меня.
