Я смог припомнить много ночей, когда видел этот сон; похоже, это началось давно и длилось долго. Такое возможно, потому что это было во сне. В снах время течет по-другому. В своем сне я жил в этом вольере в клетке с другими самцами. Там же были и Альфонсо – кенар, конечно, – и все его сыновья, а также тот, золотисто-коричневый, и другой, с хохолком, и тот чокнутый, который вечно налетал на сетку. Я мог с ними разговаривать. У меня в голове их речь состояла из слов человеческого языка, то есть английского, но звучали они по-птичьи. Я сам тоже был птицей, и звуки я издавал птичьи. Я так и не смог вспомнить, как я выглядел в своем сне. Я не смотрел на свое тело, но другие птицы относились ко мне так, словно я тоже был птицей или почти птицей.
Я клевал семена, смотрел, как они это делают, и старался им подражать. Я походил на птенца, которому нужно всему научиться, и они помогали мне в этом. Я ощущал, как сижу на насесте. Я не смотрел вниз, но чувствовал, что вместо ног у меня птичьи лапки, их пальцы обхватывали жердочку и цепко держались за нее.
Я летал вместе с другими птицами! Чувство полета было восхитительным. Я порхал, взмахивая крыльями, и перелетал с насеста на насест. Это было не так-то просто. Другие птицы летали бок о бок со мной и учили, как это следует делать. Я многое узнавал о том, как надо летать. Альфонсо взлетал со мной к самому верху клетки и заставлял смотреть вниз, на пол. Летать мне было совсем не страшно. Я чувствовал себя птицей. Я чувствовал, что не могу упасть и разбиться. Подняться наверх было трудней, требовало немного больше усилий, чем опуститься ниже, вот и все.
Я часто смотрел через сетку на то, что было снаружи. Я видел дома и понимал, что это такое. Мне было видно забор и ворота, и я понимал, для чего они нужны и что за ними находится. Я помнил, где расположено то, что я не мог увидеть из вольера. Я знал всевозможные вещи, которые не может знать птица. Я глядел на деревья, что росли во дворе, и мне очень хотелось к ним полететь.
В моем сне, живя в клетке, я учился летать так, как мне всегда хотелось научиться.
Я помню, как наступила ночь, – пора идти спать, а я заставляю себя не думать ни о чем, кроме того сна. Я снова и снова прокручиваю в голове все подробности, которые могу вспомнить. Не хочу думать ни о чем другом, пока засыпаю. Проснувшись утром, я помню все. Я «ухватил» этот сон.
После завтрака я отправляюсь кормить птиц и чистить клетки. Надо идти в школу, поэтому приходится все делать в спешке. В гнездах появилось восемь новых яиц. Я беру их из тех гнезд, где они были отложены, и подкладываю в три других гнезда. Теперь уже десять птиц высиживают яйца. Из самых первых яиц птенцы должны вылупиться на следующей неделе. Я заглядываю в большую клетку, где я летал ночью. Мне хочется снова попасть в этот сон и летать в ней с другими птицами, вместо того чтобы, оставаясь снаружи, собираться в школу.
Весь день я жду не дождусь, когда мне можно будет вернуться к моим птицам, а еще лучше – вернуться в мой сон. День, проведенный в школе, кажется мне куда больше похожим на сон – по сравнению с тем моим сном. Во мне все как бы перевернулось. Самым реальным в моей жизни становится сон, на следующем месте – наблюдение за моими птицами. Ходить в школу, писать сочинения, изучать геометрию, биологию или говорить с людьми – все это делается для меня каким-то ненастоящим. То, что происходит в моей реальной жизни, как бы становится тем, чем прежде для меня был сон, они будто поменялись местами. Я отдаю себе отчет в том, какие события случаются в моей жизни, но мне что-то не слишком хочется их помнить.
Так проходит много дней и ночей. В гнездах начинают вылупляться птенцы. Канарейки откладывают новые яйца. Каждая из пар потрудилась на славу. В среднем на одно гнездо получается больше четырех яиц. Вид у всех моих канареек здоровый.
Из-за того что я разговариваю с ними во сне, я чувствую к моим птицам какую-то особую близость, особенно я подружился с самцами – это оттого, что я по-прежнему летаю в их клетке. Интересно, что произойдет, когда время, текущее в моем сне, сравняется с течением настоящего времени и они совместятся? Останусь ли я один в большой клетке? А может быть, я окажусь вместе с самочкой в одной из гнездовых клеток? Правда, лишних самок у меня нет. Я не могу управлять моим сном, могу только ждать и угадывать, что произойдет.
Днем я пытаюсь разговаривать с теми кенарами, с которыми говорю в моем сне, в особенности с Альфонсо, но они меня игнорируют. Они совершенно не узнают меня, видя во мне лишь парня по имени Птаха. Это заставляет меня чувствовать себя одиноким, отвергнутым. Я провожу целые дни, наблюдая за моими птицами в бинокль. При этом я вижу их вблизи, и ничто постороннее меня не отвлекает. В поле моего зрения остаются одни птицы. Именно такими я вижу их в моих снах: они большие, реальные, размером с меня. Я чувствую себя одним из них, и они для меня уже не крошечные комочки, покрытые перьями. Мне жутко не хочется отрываться от окуляров бинокля, ведь тогда я увижу себя настоящего и все, что вокруг. Мои руки и ноги кажутся мне уродливыми. Я начинаю ощущать себя чужаком в своем собственном теле, в моем собственном вольере, с моими собственными канарейками.
Я прекращаю тренировки, которые должны были подготовить меня к полетам. Если я могу летать в своих снах, то мне уже незачем затрачивать столько усилий, чтобы научиться делать это наяву. Я готов смириться с тем, что в реальной жизни взлететь мне уже, скорее всего, не удастся. Может, я и сумел бы достаточно долго планировать, но оторваться от земли и летать – вряд ли. Мне вдруг приходит в голову, что на самом деле мне всегда не слишком-то и хотелось летать: роль мальчика, машущего тяжелыми крыльями, меня не очень-то привлекает, – нет, я хочу быть птицей! В моих снах я превращаюсь в птицу, и больше мне ничего не нужно.
Три раза в день я готовлю яичный корм. Теперь у меня каждый раз уходит почти целая дюжина яиц. Во всех гнездах вылупились птенцы. Уход за таким количеством птиц – нелегкое дело. Теперь их разведение не кажется мне таким простым, как прежде. Когда вас перестает волновать почти все на свете, а работы по горло, вы замечаете только ее внешнюю сторону, и она превращается в обычный тяжелый труд. Кроме того, я теперь не могу брать птиц в руки, как раньше, и делаю это через силу. Я чувствую себя неуклюжим великаном; канарейка теперь кажется мне клубком перьев, бьющимся и трепыхающимся в моих ладонях. Так что все очарование моей возни с птицами куда-то исчезает.
Затем в моем сне происходит кое-что необычное. Я, как всегда, нахожусь в клетке самцов, летаю с ними. Последнее время мне нравится перелетать через верхний насест, не садясь на него. Этому трюку меня недавно научил Альфонсо. Я и сейчас проделываю его. Альфонсо смотрит, как у меня получается, а потом вроде бы приглашает слетать вниз и поклевать зерен. Мы с ним опускаемся ниже и приземляемся на тот насест, что расположен рядом с кормушкой. Дело идет к вечеру, и на бетонный пол вольера ложится косой лучик солнца. Я заглядываю через сетку в то отделение, где на стене висят гнездовые клетки.
