Мне, похоже, еще долго придется себя убеждать, будто Альфонсо Колумбато является кем угодно, только не еще одним куском пушечного мяса с хитрой системой управления. Сейчас мне трудно поверить снова, что я – это я, а не часть общего целого.
Ну скажи на милость, что все это значит, черт побери? Чего ты хочешь добиться? Посмотри на себя со стороны! Или ты на всю жизнь останешься таким, как сейчас, и тебя до конца твоих дней станут кормить с ложечки и оберегать от сквозняков, или ты выздоровеешь, вернешься к людям. Ежели ты предпочтешь остаться в своем выдуманном птичьем мирке, они это прекрасно переживут и спишут тебя по графе «расходы». А если вернешься в большой мир, то можешь заниматься чем угодно, даже не важно, чем именно, – пойдешь учиться, или найдешь работу, или снова начнешь выращивать канареек. Давай, у тебя для этого все есть. Ты будешь здоров раньше, чем успеешь об этом подумать… Даже если ты ухитришься достать до собственной шеи и перекусить себе яремную вену, они и тут не удивятся: у них разработана целая система и есть формы на любой случай, которые остается только заполнить и все такое, – может, они только этого и ждут. Я даже не знаю, кто такие эти они, но уж точно не такие, как все другие люди, включая нас с тобой.
Я умолкаю. Какой смысл говорить обо всем этом? Просто мне хочется, чтобы Птаха знал: не одному ему мир кажется таким дерьмовым. А вдруг, если он поймет, что я с ним и он не единственный, кто так считает, это сможет помочь?
– Послушай, Птаха. На следующей неделе мне собираются сделать еще одну операцию, чтобы окончательно подштопать лицо. Это значит, что мне придется уехать. Здесь мне осталось пробыть всего день или два. Если я тут задержусь, то меня могут запереть в одной из соседних палат надолго. Этот говнюк Вайс подбирается все ближе и ближе. Бог знает, что он может придумать, если ему удастся получше заглянуть в мою голову… Будь с ним начеку, Птаха, это настоящий сукин сын. Он умеет влезть в душу в тот самый момент, когда ты меньше всего ожидаешь. Увидишь, он еще сделает о тебе доклад на ближайшем съезде психиатров. Он вовсе не хочет тебя вылечить, ты нужен ему именно такой, как есть. Твое преимущество в том, что он не знает, что ты птица. Когда он это вычислит, тебе несдобровать… Возможно, он сделает для тебя нечто вроде гигантской клетки с насестами, кормушками и всем остальным. Отыщет твой старый голубиный костюм и за счет вооруженных сил, спецрейсом, полетит с тобой на какую-нибудь большую конференцию. Он станет держать тебя в этой клетке и читать лекции на тему «Человек-птица». А когда выжмет из тебя все, что удастся, то, может, продаст тебя в цирк… Я вижу это как наяву. Звучат трубы, и слон в попоне с блестками ввозит небольшую тележку. Она покрашена в красный и черный цвета, на ней стоит золотая клетка. Цирковой оркестр играет мелодию «Он только птица в золоченой клетке», и появляешься ты, облаченный в птичий костюм, только на этот раз это костюм канарейки. Десять тысяч канареек будут ощипаны, чтобы сделать такой костюм. Ты начнешь прыгать с насеста на насест, понемногу щебетать, а может быть, просвистишь несколько песен для публики. Тебе устроят гнездо гигантских размеров, ты запрыгнешь в него и будешь высиживать яйца размером с человеческие. А в качестве финала похожий на гнома клоун станет дубасить тебя по голове резиновым червяком. Ты обожрешься этим своим птичьим кормом.
Я выдохся, и мне больше нечего добавить, но Птаха явно улыбается.
– Ты знаешь, Пташка, что твоя старуха прислала сюда все ее бейсбольные мячики? Честное слово. Это я предложил. Надеюсь, ты не в претензии. А теперь, черт возьми, я даже не знаю, что ему и сказать, этому Вайсу. С него станется принести тебе эти мячи самому, и тогда все выйдет наружу… Подумать только: она все время хранила эти мячи. Ринальди говорит, они покрыты плесенью, так что они у нее, наверно, были зарыты. Может, она закапывала их там, где мы искали клад. Может, ей удалось нас опередить, и она выкопала их прямо у нас под носом. Это объясняет, почему там была яма.
Птаха смотрит на меня во все глаза. У него такой вид, будто он хочет сказать, что я сошел с ума. Мне приходит в голову, что он, может, прав. Что, если они пришлют Птаху в Дикс недели через две, а я там уже буду сидеть на корточках в общей палате и бросаться дерьмом в любого, кто ко мне подойдет? А он подсядет ко мне, держа перед собой наподобие щита крышку от мусорного бачка, и заговорит со мной о разведении голубей и о том, как мы катались на коньках, как сбежали в Уайлдвуд и о подобной чепухе.
Господи, как это было бы здорово – перестать сдерживаться и притворяться, выпустить все наружу, орать и вопить, как Тарзан, бегать по стенам и пробивать их насквозь, плевать, ссать или испражняться на каждого, кто подойдет! Господи, как это было бы хорошо! Что же мешает мне это сделать? Ранение в голову у меня достаточно серьезное, я смог бы сделать это, если бы действительно захотел. Никто не стал бы меня осуждать.
***
Не знаю, сколько времени снился мне этот сон, пока я не понял, что это именно сон. Трудно понять, что видишь сон, пока не поймаешь себя на том, что это тебе снится.
Когда я впервые это осознал, я убирался в вольере. Все канарейки у меня были рассажены по гнездовым клеткам, и они уже построили одиннадцать гнезд, в которые отложили больше тридцати яиц. Четыре самочки уже закончили кладку и теперь занялись высиживанием. Все шло замечательно.
Мне пришло в голову, что пол в больших боковых клетках не очень-то удобно посыпать песком. Он смешивается с птичьим пометом, и в вольере появляется неприятный запах. Кроме того, семечки и шелушки от них, попадая в песок, начинают гнить. Так что я задумал сделать бетонный пол, который шел бы под уклон, чтобы его можно было мыть, поливая из шланга прямо через проволочную сетку.
Так вот, сидел я в этой клетке на полу, выравнивая цемент, и вдруг меня осенило. Я понял, что уже давно живу в этой клетке. Вообще-то эта мысль не слишком меня удивила, вот только клетка почему-то расширилась и стала гораздо больше. Все, что находилось внутри клетки, я неожиданно увидел другими глазами и понял, что смотрю на нее глазами птицы.
Прежде всего я покопался в памяти. Единственное, что я смог придумать, – это что мне еще раньше приснилось, будто я нахожусь в птичьей клетке, а теперь этот сон вспомнил. Затем я целых два дня напрягал память, пытаясь установить, что же именно я видел в этом сне. Чем дальше, тем больше я делался уверен в том, что действительно его видел, только почему-то не мог вспомнить никаких подробностей. Вообще-то сны так мимолетны.
Я начал с того, что стал класть под подушку заведенный будильник, чтобы проснуться посреди сна, если он будет мне сниться еще раз. Я проделывал это три ночи подряд, ставя будильник всякий раз на другое время. Вроде бы все получалось как надо, я просыпался, но, пока я выключал звонок, сон успевал ускользнуть. Я лежал в темноте и силился в него вернуться. Иногда мне это почти удавалось, однако в последний момент всегда что-то мешало. Я уже начинал задаваться вопросом: а не пытаюсь ли я сам выдумать сон, которого не было?
А потом как-то раз, ближе к вечеру, я снова находился в клетке, красил зеленой водостойкой краской новый бетонный пол, и тут мне неожиданно вспомнился тот самый сон. Это произошло, когда я был в таком бездумном состоянии, в котором мозг ничем не занят, потому что руки механически выполняют какую-нибудь несложную работу, например водят кисточкой, и все внимание сосредоточено на этих нехитрых повторяющихся движениях. Сперва все выглядело так, будто я просто думаю или мечтаю, но затем я понял, что вспоминаю сон. Я продолжал красить, стараясь его не спугнуть. У меня было такое чувство, что, если я слишком о нем задумаюсь, об этом сне, он исчезнет.
