Сделав короткую перебежку, Глеб залег за перевернутой лодкой. В лодку сейчас же ударила пуля. От трухлявых, встопорщенных чешуйками отставшей краски досок пахло смолой и тиной. Песок был мягкий, теплый, как нагретая перина, и Глеб почувствовал весьма неуместное желание искупаться.
Он выглянул из-за кормы, и очередная пуля залепила песком темные стекла его очков. Сиверов выстрелил наугад и услышал острое, пронзительное шипение вырывающегося из перебитого шланга газа. Тогда он привстал на одно колено и трижды прицельно выстрелил по баллонам. Одна из трех пуль все-таки высекла из железа искру, из которой, в точности по классику, возгорелось пламя — баллоны взорвались с оглушительным грохотом, воздух наполнился истошным визгом разлетающихся во все стороны осколков, и тугая взрывная волна опрокинула Глеба на горячий песок.
Очки с него слетели, и, когда он встал, протирая глаза и щурясь от яркого света, увеселение было уже в самом разгаре. Часть сарая снесло ко всем чертям; разбросанные взрывом гнилые доски, дымясь, валялись повсюду, а некоторые покачивались на волнах, уносимые быстрым течением. Уцелевшая часть строения, в данный момент более всего напоминавшая разоренный молодецким ударом ноги муравейник, явно колебалась, не зная, завалиться ей сразу или немного подождать и сгореть дотла, сохраняя вертикальное положение. Огонь лизал сухие, как порох, доски, буквально на глазах набирая силу, и Сиверов понял, что, если он хочет что-нибудь спасти из огня, делать это нужно без промедления, пока не поздно.
По берегу металась охваченная пламенем фигура. С учетом всех обстоятельств Глеб не был склонен к проявлениям милосердия, но, сгорая заживо, Медведь истошно кричал. Ослепленный пламенем, он искал и все никак не мог найти воду, то приближаясь к ней на расстояние полушага, то снова убредая прочь от спасительной береговой линии. Сиверов поморщился и поднял руку с пистолетом. «Стечкин» коротко бахнул, горящая фигура споткнулась, упала, дернулась разок-другой и неподвижно распласталась на песке у самой воды.
Внутри сарая было жарко и становилось жарче с каждой секундой. Войдя туда, Глеб с первого взгляда заметил все: и отброшенный взрывом латунный смеситель автогена с дымящимися обрывками шлангов, и установленную на чудом уцелевшем шатком верстаке глубокую керамическую емкость, и даже ножовку по металлу, полотно которой отливало непривычным желтоватым блеском.
Все еще надеясь на чудо, он подошел к верстаку и заглянул в емкость. Она была пуста, лишь на ее шершавом, пористом краю поблескивал забытый второпях неровный округлый комочек. Все было кончено, и все было напрасно, и уже ничего нельзя было исправить. Сам не зная, зачем это делает, Глеб подковырнул комочек ногтем, отделил его от шершавой поверхности сосуда, подбросил на ладони, ощутив его приятную увесистость, и опустил в карман джинсов.
Слева раздался шорох. За спиной гудело и трещало набирающее силу пламя, с потолка то и дело падали охваченные пламенем доски, но ухо Слепого мгновенно выделило этот тихий шорох из какофонии ширящегося пожара. Глеб резко присел, и предназначавшаяся ему пуля пролетела мимо.
Стрелок лежал у стены, которая из-за многочисленных пулевых пробоин напоминала карту звездного неба. Он лежал скорчившись, так что было не разобрать, куда именно его ранило. Зацепило его, однако, основательно, о чем свидетельствовала растекшаяся по земляному полу лужа крови. Сжимавшая пистолет рука была словно одета в лакированную красную перчатку и так тряслась, что Глеб усомнился, сумеет ли этот тип попасть с двух метров в трехстворчатый шкаф.
— Все, — сказал ему Глеб. — Отгуляли, пацаны. Золото где?
— Хрен тебе… а не золото, — с трудом выдавил из себя Злой.
— Ну и ладно, — сказал Сиверов и повернулся, чтобы уйти.
— Стой! Ты кто?
— Я — злой, — не кривя душой, ответил Глеб.
— Чего? — Злой нашел в себе силы оценить его юмор. — Врешь, падло. Это я — Злой.
— Я все равно злее. Где золото?
— В машине. В… багажнике. В запаске. Не бросай… тут. Огонь… заживо…
Какую-то долю секунды Сиверов колебался, уговаривая себя, что спалить этого подонка заживо было бы справедливо, а потом все-таки спустил курок.
— Немотивированная жестокость, — произнес он вслух, выходя из оранжево-дымного, смрадного и нестерпимо горячего полумрака на солнечный свет.
Охваченный пламенем лодочный сарай у него за спиной завалился с грохотом и треском, вместе с черным дымом взметнув в бледно-голубое небо тучу бледных при дневном свете искр.
Глава 21
Говорить Глебу не хотелось, и он немного помедлил, хотя и видел, что Ирина Константиновна давно уже все поняла и без его объяснений. Сквозь планки вертикальных жалюзи, которыми была занавешена стеклянная витрина кафе, была видна часть шумной центральной улицы. Моросил теплый грибной дождь, в разрывах туч сверкало солнце, а под дождем мокла красная спортивная машина Андроновой, припаркованная, по обыкновению, в неположенном месте.
— Вы забыли опустить верх, — сказал он, — а на улице дождик.
— Какой еще верх? — рассеянно переспросила искусствовед. — Ах, верх… О чем вы, ей-богу? Продолжайте, прошу вас!
— Ну, что же… — Глеб пригубил принесенный немолодой усталой официанткой кофе, не почувствовал никакого вкуса и продолжил: — В общем, я опоздал. Пожалуй, я опоздал уже тогда, когда клад Приама попал в руки этой парочке. Удивительно, что они не сделали этого сразу.
— Чего? — резко спросила Ирина, делая очередную глубокую, на полсигареты, затяжку.
— Поняв, что ни продать оказавшиеся в их распоряжении предметы антикварам, ни вывезти их за границу не получится, они решили сбыть клад барыгам по цене золотого лома, — сказал Глеб. — Но это бы еще полбеды. Скорее всего, решающую роль тут сыграла обыкновенная жадность. Они, наверное, представили, какой навар получит барыга, придержавший купленные за бесценок украшения до тех пор, пока не уляжется шум вокруг этого дела. И они решили: раз так, то ни себе, ни людям. Убили сторожа, взломали инструментальный склад. Им нужен был автоген. Ацетиленовая горелка режет легированную сталь, это самый простой и доступный способ расплавить что угодно…
Ирина нервным жестом раздавила в пепельнице сигарету и тотчас же потянула из пачки новую.
— Они умерли? — спросила она с несвойственной ей кровожадностью.
— Умерли, — сказал Глеб. — И сгорели.
— Оба?
— Ну, до двух-то считать я умею…
— Жаль, — помедлив, сказала Андронова. — Я с удовольствием выцарапала бы им глаза. Даже мертвым.
— Вы бы этого не сделали, — не придумав ничего умнее, мягко произнес он. — Это была бы… — Глеб на секунду замялся. — Это была бы немотивированная жестокость.
— Почему же немотивированная? Очень даже мотивированная, — возразила Ирина Константиновна. — Хотя вы, наверное, правы: я бы этого не сделала. Потому что…
