Соединение этих трех функций религии не вполне очевидно. Что общего между объяснением возникновения мира и строгим внушением определенных этических предписаний? Обещания защиты и счастья более тесно связаны с этическими требованиями. Они являются платой за выполнение этих заповедей; только тот, кто им подчиняется, может рассчитывать на эти благодеяния, непослушных ждут наказания. Впрочем, и в науке есть нечто похожее. Кто не обращает внимания на ее предписания, полагает она, тот вредит себе.
Странное сочетание поучения, утешения и требования в религии можно понять только в том случае, если подвергнуть ее генетическому анализу. Его можно начать с самого яркого компонента этого ансамбля — с учения о возникновении мира, ибо почему же именно космогония всегда была постоянной составной частью религиозной системы? Учение таково: мир был создан существом, подобным человеку, но превосходящим его во всех отношениях — власти, мудрости, силы страстей, т. е. неким идеализированным сверхчеловеком. Животные как создатели мира указывают на влияние тотемизма, которого мы позднее коснемся хотя бы одним замечанием. Интересно, что этот создатель мира всегда только один, даже там, где верят во многих богов. Точно так же обычно это мужчина, хотя нет недостатка и в указаниях на женские божества, и в некоторых мифологиях сотворение мира начинается как раз с того, что бог мужчина устраняет женское божество, которое низводится до чудовища. Здесь немало интереснейших частных проблем, но мы должны спешить. Дальнейший путь легко определяется тем, что этот бог творец прямо называется отцом. Психоанализ заключает, что это действительно отец, такой грандиозный, каким он когда то казался маленькому ребенку. Религиозный человек представляет себе сотворение мира так же, как свое собственное возникновение.
Далее легко понять, как утешительные заверения и строгие требования сочетаются с космогонией. Потому что то же самое лицо, которому ребенок обязан своим существованием, — отец (хотя правильнее — состоящая из отца и матери родительская инстанция) оберегал и охранял слабого, беспомощного ребенка, предоставленного всем подстерегавшим его опасностям внешнего мира; под его защитой он чувствовал себя уверенно. И хотя, став взрослым, человек почувствовал в себе гораздо больше сил, его осознание опасностей жизни тоже возросло, и он по праву заключает, что в основе своей остался таким же беспомощным и беззащитным, как в детстве, что по отношению к миру он все еще ребенок. Так что он и теперь не хочет отказываться от защиты, которой пользовался в детстве. Но он давно уже понял, что в своей власти его отец является весьма ограниченным существом, обладающим далеко не всеми преимуществами. Поэтому он обращается к образу воспоминания об отце, которого так переоценивал в детстве, возвышая его до божества и включая в настоящее и в реальность. Аффективная сила этого образа воспоминания и дальнейшая потребность в защите несут в себе его веру в бога.
И третий основной пункт религиозной программы, этическое требование, без труда вписывается в эту детскую ситуацию. Напомню вам здесь знаменитое изречение Канта, который соединяет усыпанное звездами небо и нравственный закон в нас. Как бы чуждо ни звучало это сопоставление, — ибо что может быть общего между небесными телами и вопросом, любит ли одно дитя человеческое другое или убивает? — оно все таки отражает большую психологическую истину. Тот же отец (родительская инстанция), который дал ребенку жизнь и оберегал его от ее опасностей, учил его, что можно делать, а от чего он должен отказываться, указывал ему на необходимость определенных ограничений своих влечений, заставил узнать, каких отношений к родителям, к братьям и сестрам от него ждут, если он хочет стать терпимым и желанным членом семейного круга, а позднее и более широких союзов. С помощью системы поощрений любовью и наказаний у ребенка воспитывается знание его социальных обязанностей, его учат тому, что его безопасность в жизни зависит от того, что родители, а затем и другие любят его и могут верить в его любовь к ним. Все эти отношения человек переносит неизмененными в религию. Запреты и требования родителей продолжают жить в нем как моральная совесть; с помощью той же системы поощрений и наказаний бог управляет человеческим миром; от выполнения этических требований зависит, в какой мере защита и счастье достаются индивидууму; на любви к богу и на сознании быть любимым зиждется уверенность, которая служит оружием против опасностей как внешнего мира, так и человеческого окружения. Наконец, в молитве верующие оказывают прямое влияние на божественную волю, приобщаясь тем самым к божественному всемогуществу.
Я знаю, что, пока вы меня слушали, у вас возникли многочисленные вопросы, на которые вы хотели бы получить ответ. Здесь и сегодня я не могу этого сделать, но уверен, что ни одно из этих детальных исследований не поколебало бы нашего положения о том, что религиозное мировоззрение детерминировано ситуацией нашего детства. Тем более примечательно то, что, несмотря на свой инфантильный характер, оно все таки имеет предшественника. Без сомнения, было время без религии, без богов. Оно называется анимизмом. Мир и тогда был полон человекоподобными духовными существами (мы называем их демонами), все объекты внешнего мира населялись ими или, может быть, были идентичны им, но не было никакой сверхвласти, создавшей их всех и продолжавшей ими править, к которой можно было бы обратиться за защитой и помощью. Демоны анимизма были в большинстве своем враждебно настроены к человеку, но кажется, что тогда человек больше доверял себе, чем позднее. Он, конечно, постоянно страдал от сильнейшего страха перед этими злыми духами, но он защищался от них определенными действиями, которым приписывал способность изгонять их. И в других случаях он не был бессильным. Если он хотел дождя, то не молился богу погоды, а производил магическое действие, от которого ожидал прямого воздействия на природу, сам создавал что то похожее на дождь. В борьбе с силами окружающего мира его первым оружием была магия, первая предшественница нашей нынешней техники. Мы предполагаем, что вера в магию берет начало в переоценке собственных интеллектуальных операций, в вере во «всемогущество мысли», которое мы, между прочим, вновь находим у наших невротиков, страдающих навязчивыми состояниями. Мы можем себе представить, что люди того времени особенно гордились своими языковыми достижениями, с которыми должно было быть сопряжено большое облегчение мышления. Они наделяли слово волшебной силой. Эта черта была позднее заимствована религией. «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет». Впрочем, факт магических действий показывает, что анимистический человек не просто полагался на силу своих желаний. Он ожидал успеха от выполнения акта, которому природа должна была подражать. Если он хотел дождя, то сам лил воду; если хотел побудить землю к плодородию, то представлял на поле сцену полового сношения.
Вы знаете, с каким трудом исчезает то, что получило некогда психическое выражение. Поэтому вы не удивитесь, услышав, что многие проявления анимизма сохранились до сегодняшнего дня в большинстве своем как так называемые суеверия наряду с религией и за ней. Более того, вы вряд ли сможете отказать в правоте суждению, что наша философия сохранила существенные черты анимистического образа мышления, переоценку волшебной силы слова, веру в то, что реальные процессы в мире идут путями, которые им хочет указать наше мышление. Это, правда, скорее анимизм без магических действий. С другой стороны, мы можем ожидать, что в ту эпоху существовала уже какая то этика, правила общения людей, но ничто не говорит за то, что они были теснее связаны с анимистической верой. Вероятно, они были непосредственным выражением соотношения сил и практических потребностей.
