Утром Алка никуда не исчезла, то есть классически появилась в дверях спальни в его рубашке и с подносом в руках. На подносе кофе и тосты с горячим сыром. В движениях сытая томность, на лице довольная улыбка – мол, спасибо за чудесную ночь, я так счастлива… И какому же мужику не понравится такое исполнение счастья? Кому же не хочется осознавать себя тем самым, дарующим женское счастье?
Так она и осталась у него и закружила страстью. Не только той, из области «женского счастья», но и страстью своего стремления к звездности. Не прошло и месяца, как он действительно и безоговорочно поверил в Алкин талант и в то, как трудно нынче пробиться таланту, ведь все кругом захватили одни серые бесталанные посредственности! Да, лихо тогда она втянула его в свою одержимую круговерть…
В загс они сбегали «на слабо». Когда он понял, что влюблен по уши, Алка так и заявила:
– А жениться на мне слабо, если любишь? Просто я терпеть не могу пустого трепа… Слабо, да?
– Нет, не слабо. Если хочешь, завтра же пойдем в загс.
– А я хочу! Я очень хочу… Потому что я поняла, что ты мой мужчина… Я сразу это поняла, еще тогда, в караоке…
Он глянул в ее зеленые глаза и… Будто прыгнул в эту зеленую волну с обрыва. И поплыл.
И ничего уже не соображал. И в загс на другой день пошел, и через два месяца расписался, и событие это они отметили в компании тех же друзей, в том же самом караоке… Не было у них торжественной свадьбы и нарядов свадебных тоже не было. Видели они все это хозяйство в гробу. Главное, у них тогда счастье было одно на двоих, безумная любовь…
По крайней мере он тогда так думал. Что счастье у них одно на двоих. Алка прописалась в его квартире и почувствовала себя полноправной хозяйкой, даже мебель переставила по своему вкусу. Но на этом вся ее «хозяйственность» и закончилась, и ко всем обязанностям жены и хранительницы домашнего очага Алка отнеслась пренебрежительно. Он уходил на работу, а она спала до обеда, потом занималась собой, любимой, то есть выходила из дома то в тренажерный зал, то на массаж, то в салон… И конечно же, опять бегала по кастингам, все время ее кто-то прослушивал, разглядывал и оценивал…
Ему такая жизнь как-то очень быстро перестала нравиться. Хотелось прийти с работы и провести вечер с женой. За ужином. В чистой квартире. Недовольство росло в нем, росло… И последней каплей был тот самый вечер, когда он пришел с работы и застал Алку вдрызг пьяной, заходящейся слезной икотой. Она бросилась к нему, повисла на шее безвольно, и он с трудом разобрал сквозь рыдания, что она ему говорит…
– Представляешь, Гриш… Он сказал, что у меня голоса нет… Чтобы я успокоилась и больше никого не доставала… Представляешь, какая сволочь, а?
– Да кто, кто сволочь-то, Алк?
– Продюсер группы «Нимфетки»… Петровский… У них одна девчонка из состава ушла, и кастинг объявили… Я с пяти утра очередь заняла, представляешь? Я даже позавтракать не успела… До обеда стояла в этой толпе – голодная… И пела я лучше других! И танцевала тоже! А он…
Он заявил, что у меня вообще никакого голоса нет… И пластики в движениях нет… Что я танцующее бревно… Это у меня-то мало пластики, да? Можно подумать, там одни звезды балета Большого театра собрались… Мне так обидно, Гриш, так обидно! Не могу я так больше, не могу… То один облом, то другой… А сегодня еще и… Такое прямое оскорбление…
– Ну все, все, успокойся давай… Ну что ты… – искренне посочувствовал он. – Не плачь, не надо… И действительно, хватит уже ерундой заниматься… Зачем себя так мучить, не понимаю? Ну, нет у тебя голоса и пластики тоже нет… Сколько людей так живут, не имея голоса и пластики, и ничего, вполне даже счастливы…
Алка вдруг перестала дергаться и дрожать, замерла в его руках. Постояла так секунду, потом резко его оттолкнула, обдала зеленью глаз, будто ножом полоснула. И заговорила звонко, с нарастающей интонацией, вот-вот грозящей перерасти в истерику…
– Это у меня голоса нет, да? Это у меня пластики нет? Да что ты говоришь такое, а? Я думала, ты в меня веришь, а ты… Да ты… Ты же хуже этого Петровского в сто раз, ты понимаешь это или нет? Ладно, он мне чужой человек… Но ты-то! Ты же мой муж! Да ты же за меня всех порвать должен! А ты…
– Алк, ну перестань… Я же не хотел тебя обидеть. Я только хотел сказать, что существует еще много прекрасных занятий для женщины… Тем более женщины замужней…
– А, я поняла… Конечно, как же я сразу не догадалась… Ты женился на мне, чтобы превратить меня в поломойку и в судомойку, да? В женщину с тряпочкой, которая весь день передвигается по дому и смахивает пыль с мебели, да? Которая с утра до вечера борщи варит и пироги печет?
– Ну, зачем же с утра до вечера… Я думаю, приготовление борща много времени не занимает. Хотелось бы, знаешь, иногда и борща поесть… И от пирога я бы не отказался, если уж на то пошло.
Алка хотела что-то сказать, но от излишнего возмущения только открывала рот и лихорадочно трясла ладонями перед лицом. Наверное, возмущения было так много, что нужные слова не находились.
Но наконец и они нашлись. Но лучше бы и впрямь не находились, честное слово… Потому что произнесены были Алкой на высшей точке того возмущения, которое сносит голову напрочь…
– Ты что… Ты что думаешь, идиот, я тебя и в самом деле люблю, что ли? Ты прямо такой супермужчина, да? Так, что ли, ты о себе думаешь? Да чтобы я… Твоей поломойкой да судомойкой сделалась… Чтобы про себя забыла, про свой талант забыла… Я ведь знаю, что он у меня есть, и никто не убедит меня в обратном, понял? И даже ты… Да кто ты такой есть вообще, а? Если хочешь знать, я за тебя замуж вышла только потому, что у тебя своя квартира есть! Чтобы московскую прописку получить, понял? А еще я твою фамилию взять хотела, потому что Алла Ильинская гораздо лучше звучит, чем Алла Михайлюк! И ты…
Что бы там ты о себе ни думал… Ни думал…
Алка вдруг остановилась, глянула на него в ужасе, закрыла рот рукой. И нехорошо дернулась всем телом, и он с трудом понял, что она там бормочет через ладонь:
– Мне плохо, Гриш… Ой, не могу, мне плохо… Я же целую бутылку виски… Одна…
Он не стал ждать, когда ей будет бесповоротно плохо, подхватил, быстро поволок в туалет. Потом умывал ей лицо холодной водой в ванной, и опять ей было плохо, и опять тащил ее в туалет…
Провозился весь вечер, пока не уложил бедную Алку в постель. И всю ночь пил на кухне водку, вспоминая ее пьяную отповедь. Изводил сам себя сказанными Алкой злыми словами – про московскую прописку и про более звучную фамилию Ильинская, чем Михайлюк…
Заснул только под утро. Но поспать удалось недолго, потому как проснувшаяся Алка сама его разбудила, не терпелось ей в раскаяние пуститься, придумать какие-то извинительные объяснения своим жестоким словам…
– Да ты пойми, Гришенька, я ведь только расшевелить тебя хотела, позлить немножко, и все… Вовсе я так не думаю, что ты! Я тебя очень, очень люблю… Ты сильно обиделся, да? Ну прости… Ну дура я, сознаю… Хочешь, кофе тебе сварю? Или яичницу с колбасой сделаю? А хочешь, борща наготовлю целую кастрюлю? И пирог тоже… Я ведь умею пироги печь, ты не думай, меня мать всему научила… Я ведь в такой семье выросла, да, где по воскресеньям обязательно пекут пироги, и это считается чуть ли не традицией… Представляешь себе, да? Если воскресенье, то обязательно пироги должны быть, хоть умри! Смешно, да… Ну что ты от меня отворачиваешься, а? Гришенька? Ну скажи, какой мне надо быть, честное слово, я такой и буду, Гришенька!
