Новое задание не стало для Глеба неожиданностью. Он уже много лет не ездил в метро и не разрешал делать это жене, но жили они, тем не менее, в Москве, да еще, в придачу ко всему, никак не могли избавиться от скверной привычки время от времени включать телевизор и выходить в глобальную информационную сеть.
Двадцать девятого марта Ирина вернулась домой бледная и взбудораженная; Глеб, который был уже полностью в курсе последних событий, постарался, как мог, ее успокоить, но, честно говоря, не очень-то преуспел, поскольку ситуация отнюдь не располагала к благодушию. Взрывы в метро унесли сорок жизней; бомбы пронесли на станции и привели в действие женщины-смертницы, и именно это Ирине было сложнее всего понять. «Как же надо ненавидеть, чтобы отважиться на такое! — безжалостно ероша и терзая прическу, риторически восклицала она. — Как надо ненавидеть! И кого — нас! Тебя, меня… Что мы им сделали?» — «Гм», — не удержавшись, сказал тогда Глеб, имея в виду, разумеется, себя, и только себя. «Хорошо, — правильно поняв это неопределенное междометие, поправилась Ирина, — что им сделала я? Или любая другая женщина из тех, что там погибли?» — «Любая из них могла родить или уже родила солдата, — ответил Глеб, — который мог впоследствии убить, а может быть, уже убил мужа, отца, брата, свата или просто земляка любой отдельно взятой шахидки. Отомстить солдату трудно — она не знает его в лицо, он с автоматом, за броней, и притом не один… А месть — дело святое. В общем, Восток — дело тонкое…» — «Ты мне еще Киплинга процитируй, — с горечью предложила Ирина. — Запад есть Запад, Восток есть Восток…»
В этом споре, как и в подавляющем большинстве подобных споров, никакая истина не родилась. И это было закономерно, поскольку спорили они на сугубо обывательском, кухонном уровне. Ирине не хватало информации, а Глеб намеренно умалчивал о том, что знал. Его вполне устраивал такой уровень обмена мнениями: это позволяло Ирине выговориться, а ему — отдохнуть от собственных мрачных размышлений на данную тему.
Впрочем, старался он напрасно. Интернет буквально кишел информацией, о которой умалчивали так или иначе контролируемые государством источники. Блогеры обвиняли ФСБ в отсутствии фантазии, наперебой выдвигая собственные версии — то откровенно глупые, то уже отвергнутые следствием на этапе первоначального обсуждения, а порой вполне жизнеспособные и по этой причине давно находящиеся в активной разработке у ведомства, которое они так упоенно критиковали. «Сарафанное радио» не отставало от глобальной сети, так что информации Ирине хватало и без мужа. Буквально каждый вечер, проведенный им дома, омрачался обсуждением этой невеселой темы; говорила, в основном, Ирина, Глеб старательно отмалчивался, а в ответ на вопрос, которым заканчивался каждый такой разговор: «А что об этом думают у вас?», — лишь красноречиво пожимал плечами. Ирину такой ответ, естественно, не устраивал, а он и вправду толком не знал, что именно обо всем этом думают «у них», поскольку был по горло занят другими делами, весьма далекими от взрывов в метро.
Тем не менее, он чувствовал, что чаша сия его не минует. Премьер-министр в свойственной ему интеллигентной манере пообещал выковырять организаторов взрывов со дна канализации; Глеб, услышав это заявление, лишь тихонько вздохнул: лезть в канализацию, да еще на самое дно, ему не хотелось, но это была его работа, и он не уставал мысленно благодарить Федора Филипповича за дарованную ему отсрочку.
Но все когда-нибудь кончается, в том числе и любые отсрочки. В конце прохладного, дождливого мая все-таки настал момент, когда его превосходительство, деликатно предоставив своему агенту три дня отдыха после успешно завершенной операции, назначил ему встречу на конспиративной квартире.
В условленный час генерал переступил порог мансарды старого дома в одном из арбатских переулков и немедленно скривился, как от неимоверной кислятины, оглушенный извергаемой мощными динамиками музыкой. Глеб догадывался, зачем его вызвали; настроение у него в связи с этим было не ахти, и для поднятия боевого духа он слушал «Полет валькирии» Вагнера. Увидев появившуюся на лице Федора Филипповича недовольную гримасу, он убавил громкость стереосистемы. Изгиб генеральских губ стал чуточку более пологим, а мученический излом бровей — не таким крутым, как мгновение назад. Глеб сделал музыку еще тише, и в лице генерала Потапчука произошли соответствующие изменения. Это напоминало то, как растет или, наоборот, укорачивается полоска индикатора уровня звука на экране телевизора; сообразив, что выбрал не самое подходящее развлечение, Сиверов выключил музыку совсем, и лицо Федора Филипповича приобрело нормальное, привычное выражение.
— Конспиратор, — язвительно похвалил он Глеба, проходя в комнату и усаживаясь в свое любимое кресло у окна. — Гляди, дождешься, что соседи на тебя в суд подадут!
— Хотел бы я посмотреть, как они станут судиться с нашей конторой, — хладнокровно парировал Сиверов.
— То-то и оно, — констатировал генерал. — Я и говорю: конспиратор! Ты мне скажи, на кой ляд тебе надо, чтобы от твоей музыки стены аж до первого этажа дрожали? Ты же у нас Слепой, а не глухой!
— Это я беса изгоняю, — не кривя душой, сообщил Глеб.
— Ну и как, изгнал? — иронически поинтересовался Федор Филиппович, копаясь в портфеле.
— Увы, — коротко ответил Слепой, предоставив собеседнику право самостоятельно догадаться, кого он подразумевал под бесом, которого безуспешно пытался изгнать.
Выпущенная им стрела отскочила от брони генеральского самообладания, не оставив на ней ни малейшей царапинки.
— Исламский терроризм снова поднимает голову, — не прекращая рыться в портфеле, сообщил его превосходительство.
Глебу показалось, что над ним попросту издеваются, но он промолчал: похоже было на то, что от внимания Федора Филипповича не укрылась его маленькая шалость с постепенным уменьшением громкости музыкального центра, и теперь господин генерал просто сравнивал счет.
— Насколько мне известно, — продолжал Потапчук, — в метро ты не ездишь и Ирине не велишь. Но недавние печальные события, полагаю, не прошли мимо твоего внимания, хотя ты и был занят делами, весьма от них далекими.
Сиверов снова промолчал: ответа от него не требовали, а ненужные реплики могли только продлить и без того тягостную ввиду своей ненужности преамбулу.
— Мне поручили проверить одну из рабочих версий, — сообщил Федор Филиппович. Он, наконец, прекратил раскопки в недрах своего потрепанного портфеля, поднял взгляд на Глеба и едва заметно усмехнулся, увидев его кислую мину. — Понимаю, — сказал он, — что в данном конкретном случае ты предпочел бы более простую и конкретную работу: я тебе — фотографию, ты мне — оригинал в охлажденном виде… Не надо! Не надо искать легких путей, Глеб Петрович. Потому что легкие пути, как правило, заводят совсем не туда, где нам хотелось бы очутиться…
— М-да, — неопределенно отреагировал на это философское замечание слегка обескураженный проницательностью генерала Слепой.
— Впрочем, — продолжал генерал, не дождавшись более развернутой реакции, — фотография тоже будет. В свое время. А пока — вот что. Общеизвестные факты я перечислять не стану — слава богу, не на телевидении работаю, — а перейду сразу к делу. По имеющейся оперативной информации, террористы не намерены останавливаться на достигнутом и готовят новую атаку, мишенью которой на сей раз станет здание ФСБ на Лубянской площади…
