— А у тебя губа не дура! — раскатистым басом провинциального трагика прогромыхал генерал Рябокляч. — С первого взгляда засек жемчужину коллекции! Ну, давай, раз такое дело… Сережа! Принеси-ка свежий диск для Степаниды! Это я его так окрестил, — пояснил он, кивая ну пулемет. — За солидность и основательность…
— Ну, ребята, — с тоской протянул генерал-полковник Алехин. — Ну, господа генералы! Сколько можно?! Неужели до сих пор не настрелялись?
— Цыц! — прикрикнул на него Остап Богданович. — Ты, конечно, старший по званию, но, во-первых, по другому ведомству, а во-вторых, хозяин тут я, а ты, наоборот, гость. Так что вон — ударяй по витаминам, если мужские забавы не по нутру. Хотя, помнится, тебя самого в первый раз втроем от этого стола не могли оттащить. Все перепробовал, а уж патронов извел — страшно вспомнить! Мои ребята два мешка гильз бомжам подарили, так те до сих пор им в ножки кланяются — озолотились на сдаче цветного металла… А потому сиди молчком и не порть людям удовольствие. Сережа! Захвати там еще бутылочку для его превосходительства! Ну, и для нас что-нибудь прихвати…
Явился Сережа — здоровенный бугай на полголовы выше почти двухметрового Алехина, нескладный, как все очень высокие люди, в зеленом полевом камуфляже без знаков различия и в надраенных до зеркального блеска казенных кирзовых берцах сорок седьмого размера. На поясе у него висела кобура, а в руках было полно запотевших, со льда, бутылок. Под мышкой его левой руки Федор Филиппович разглядел ребристый, немного похожий на небольшой торт в круглой коробке, барабанный магазин.
Ловко расставив по столу загодя вскрытые бутылки, молчаливый Сережа так же ловко заменил пулеметный диск. «Льюис» стоял на дощатом столе, растопырив тонкие ноги сошника и вызывающе задрав к небу широкий облезлый хобот, и выглядел гораздо привлекательнее бутылок, которых было столько, словно здесь намечалась скромная по московским меркам свадьба. Выбор был очевиден, и Федор Филиппович решительно шагнул к огневому рубежу. У него за спиной генерал Алехин негромко, но отчетливо помянул чью-то мать, уселся в плетеное кресло и налил себе виски.
— Давай, Федор, — тоже усаживаясь за стол и наливая себе водки, пробасил генерал Рябокляч, — покажи, как надо!
Пулемет оказался неожиданно тяжелым и неудобным, а «бычьи глаза», стоило на них сосредоточиться, мигом расплылись в размазанные светлые пятна.
— Пью за меткого стрелка! — торжественно возглашал у него за спиной генерал Рябокляч. — За Вильгельма нашего, понимаете ли, Телля!
Алехин что-то негромко ему сказал; Федор Филиппович расслышал только произнесенное раздраженным тоном слово «хватит», и детский восторг прошел раньше, чем указательный палец успел любовно обвиться вокруг протертого до сизого металла спускового крючка. В голове мелькнула заманчивая в своем явном безумии идея: развернуться на сто восемьдесят градусов и врезать длинной, на весь диск, очередью по столу с бутылками, по тем, кто за ним сидит, по пятнистому баскетболисту Сереже и по стрельчатым окнам подмосковного баронского замка — или, если угодно, выстроенного на современный лад казацкого куреня.
Это разом решило бы все проблемы — во всяком случае, для присутствующих, включая Федора Филипповича. Но у него до сих пор не было ни уверенности в собственной правоте, ни доказательств, и он вдруг с полной ясностью осознал, что, стоя здесь с ископаемым пулеметом наперевес, только попусту теряет драгоценное время.
Он аккуратно поставил двенадцатикилограммовый «льюис» обратно на стол и, чтобы окончательно отделаться от почти непреодолимого искушения, отступил на шаг и обернулся.
— Что, не работает? — забеспокоился Остап Богданович, уже успевший, невзирая на попытки Алехина его урезонить, опрокинуть рюмочку (и, судя по уровню жидкости в стоявшей перед ним бутылке, не одну, а возможно, даже и не две).
— Не знаю, — сказал Федор Филиппович. — Честно говоря, это я не работаю. Вернее, мои глаза. Ну, ни черта же не вижу! А палить в белый свет, как в копеечку — ну, что я, ребенок, в самом-то деле?
— А ты не расстраивайся, — сказал Рябокляч. — Это пройдет. Выпей вот, и не заметишь, как все само собой придет в норму. Рембо позавидует, клянусь! Это, помню, еще полковником поехал я с женой в Чехию, на горнолыжный, понимаешь ли, курорт. И случились с нами в автобусе два мужика — топ-менеджеры какие-то, что ли, а то и директора компаний… Но это не суть важно. Суть же, господа мои, в том, что всю дорогу, что называется, от Москвы до самых до окраин, эти ребята отрывались по полной — квасили по-черному, если называть вещи своими именами. Таможню прошли, считай, без сознания, на место прибыли и вовсе мертвые, мало-мало проспались, выпили в гостиничном баре кофейку… Ну, а бар — он и есть бар: где кофе, там и коньячок, а где коньячок, там и белая горячка. Короче, повезли нас всем скопом на лыжах кататься — ясно, с горы, курорт-то горнолыжный! Ну, кто на учебный склон, к инструктору под крыло, кто санки напрокат взял, а кто под навесом глинтвейн потягивает для сугреву — отдыхает, стало быть, как умеет. А эта парочка, на ногах не держась, берет лыжи, забирается на самый крутой склон и давай по нему вензеля выписывать! Да так ловко, что хоть ты на зимнюю олимпиаду их посылай, ей-богу. Полных два часа отъездили, и хоть бы разок который из них упал! Ну, и на обратном пути наши впечатлительные дамочки давай им дифирамбы петь: ах, как это здорово у вас получается, где же вы, если не секрет, научились так мастерски с горы на лыжах съезжать? За сборную нашу, часом, не выступали? А ребята уже чуток протрезвели на морозце и никак в толк не возьмут, чего эти бабы от них хотят. Какие, говорят, горы, какие лыжи?! Да мы этих горных лыж сроду в глаза не видали, подумать страшно на них встать. Да ни за что на свете, даже и не уговаривайте! Так-то вот. Делай выводы, Федор! Вот тебе бутылка, вот стакан, а заодно и мое благословение: пей, сколько влезет, не стесняйся, здесь все свои! Врежь хорошенечко, представь, что перед тобой не фанерные мишени, а беляки — каппелевцы, как в «Чапаеве», в этих их черных мундирах, с черепами на знаменах, с барабанами, с винтарями наперевес — и вперед! Увидишь, что получится…
— Обширный инфаркт получится, и больше ничего, — сказал Федор Филиппович. — Не могу я пить, Остап. Врачи запрещают.
— Ты кого мне привел? — обращаясь к Алехину, раздраженно поинтересовался Остап Богданович. Он говорил так, словно генерала Потапчука тут вовсе не было — ну, или был, но в таком качестве, что с его присутствием можно было не считаться.
— Кого надо, того и привел, — отрезал генерал-полковник Алехин. — Возьми себя в руки, Остап! Мы собрались, чтобы поговорить о деле, а ты опять начинаешь корчить из себя Тараса Бульбу в запое!
— Сережа! — зычным басом позвал Рябокляч. — Убери оружие. И сообрази господам генералам кофейку покрепче…
— Мне чаю, — внес необходимую поправку Потапчук. — Зеленого, если можно. И не слишком крепко.
— Т-т-твою ж… Слыхал? И чаю! Зеленого…
Исполнительный Сережа с быстротой, говорившей о немалом опыте и основанном на нем умении предугадывать желания хозяина, доставил поднос с заказанными напитками. Судя по тому, что чашек на нем было всего две — одна с кофе, другая с чаем, — говоря о господах генералах, Остап Богданович не имел в виду себя, о чем Сережа был прекрасно осведомлен. Подтверждая это предположение, Рябокляч щедрой рукой плеснул себе водки.
