– Эй вы! Безбожники! – крикнул один из греков, преграждая дорогу латинянам. – Куда это вы собрались?
– Пошел прочь, собака! – ответил ему предводитель венецианского эскорта. – Если тебе еще жизнь дорога.
– Вы слышали! – воскликнул грек, обращаясь к своим товарищам в черных рясах. – Этот латинянин угрожает нам! Да кто ты такой, чтобы так разговаривать?
За спиной у нарушителя спокойствия уже собралось дюжины две фанатиков, они плевались и проклинали венецианцев, а те в свою очередь потянулись к мечам.
– Пойдем отсюда, Георгий, прошу! – потянул меня за рукав Андроник.
– Нет, погоди. – Я решил посмотреть, чем все это закончится.
Обстановка накалилась очень быстро. Один из моряков выхватил аркебузу и выстрелил над головой столпившихся греков. Те от страха закрыли головы руками, кто-то бросился наутек, а венецианцы, сомкнув строй, устремились прямо на них. Избивая и отталкивая людей, они расчищали себе дорогу в порт, однако очень скоро греки пришли в себя и стали отвечать ударами на удар. Они хватали латинян, вытаскивали по одному из строя, валили их на землю, били ногами. Кто-то притащил палки, и избиение приобрело новую силу.
Озверевшие венецианцы потеряли остатки терпения и выхватили мечи. Сразу несколько греков оказались зарублены на месте. Это охладило толпу, она отступила, а венецианский командир скомандовал своим людям: «Вперед!»
Насмерть перепуганный богач, которого защищали моряки, побросал все свои вещи и бросился к ожидавшему его кораблю. Но на него уже никто не обращал внимания. Площадь перед Софией превратилась в место настоящего сражения. Люди пускали в ход все, что попадалось под руку, даже каменная брусчатка была разобрана на снаряды.
Я огляделся по сторонам в поисках стражи – но ни одного из них не было поблизости. Куда-то исчез и Андроник.
Проклиная все на свете, я бросился в Храм Святой Софии и к своей удаче увидел нескольких гвардейцев, которые смиренно застыли перед входом в ожидании окончания службы.
– Скорее, за мной! – приказал я. Стражники переглянулись и, не задавая лишних вопросов, выбежали на улицу.
К этому времени мраморные плиты уже были перемазаны кровью, всюду лежали раненые, но свалка продолжалась.
– Именем императора, остановитесь! – кричал я, растаскивая дерущихся, пока гвардейцы пытались навести порядок.
Последнее, что удалось заметить, как один из венецианцев, словно обезумев, набросился на стражника. Затем я почувствовал резкую боль, и весь мир мгновенно погрузился во тьму.
* * *
Я пришел в себя лишь спустя несколько часов. Голова раскалывалась на части, а события минувшего дня казались мне теперь лишь страшным кошмаром. Возле постели сидела моя жена. Ее глаза были заплаканы, но вместе с тем смотрели на меня с трепетом и любовью.
«Георгий», – шептала она, гладя мою руку, и в этот момент, несмотря на дикую боль, я чувствовал умиротворение и покой.
* * *
Окончательно поправиться мне удалось через пару дней. Причиной травмы стал угодивший в голову булыжник. Слава Богу, удар был не настолько сильным, иначе все усилия лекарей оказались бы напрасными.
Уже только теперь я узнал все подробности происшествия и то, что произошло после.
Итак, толпа, подогреваемая речами сторонников Марка Эфесского, набросилась на венецианских моряков, которые сопровождали в порт католического епископа. Моряки в ответ применили оружие и убили нескольких нападавших. Убитыми оказались и несколько латинян, включая командира, который, к несчастью, являлся отпрыском одного из знатных венецианских родов.
Император потребовал тщательно разобраться в случившемся, однако ни та, ни другая сторона не согласились помогать расследованию. Сторонники Марка Эфесского опасались, что Иоанн будет рассматривать дело в угоду латинян, а венецианский наместник в городе заявил, что император ромеев вообще не вправе судить итальянцев и что он самолично определит вину своих земляков.
Напряжение между противниками и сторонниками церковной унии достигло предела, и это чувствуют все: греки, итальянцы, духовенство и сам император. Город напоминает пороховой склад, готовый взорваться в любой момент.
Едва оправившись, я поспешил во дворец. События начинали складываться скверно, и нужно было обо всем предупредить императора.
Я вошел в небольшую комнатку, отделявшую рабочий кабинет василевса от зала ожиданий, и лицом к лицу столкнулся с посетителем, которого только что принимал у себя Иоанн. Им оказался Марк Эфесский – человек замечательных качеств, с которым я был знаком много лет. В самом раннем детстве он лишился матери, и воспитанием его занималась мачеха, которая никогда не питала к своему пасынку теплых чувств. Из-за раздоров в семье он часто сбегал из дома, ища место для успокоения и уединения. Когда он свел знакомство с моими родителями, они отнеслись к нему с большой заботой и вниманием, а вскоре он стал частым гостем в нашем доме. С тех пор мы сблизились и стали почти как братья, однако жизнь определила нам разные поприща, и со временем наша связь ослабела. Даже здесь, в Константинополе, мне редко удавалось встретиться с ним лично, но мои любовь и уважение к этому человеку за все эти годы ничуть не угасли.
Марк был облачен в старую поношенную рясу небесно-голубого цвета и передвигался с большим трудом, постоянно опираясь на палку. Последние годы его мучила жестокая болезнь, вероятно, полученная во время двухлетнего заточения на острове Лемнос. Ему едва перевалило за пятьдесят, а на вид он уже сделался глубоким старцем, и никто не смог бы сказать с уверенностью, сколько ему еще отмерено судьбой. Сейчас он вел борьбу на два фронта: на одном – с неотвратимо приближающейся смертью, на другом – с католиками-унионистами, и, судя по всему, победа над последними имела для него куда более важное значение.
Рядом с Марком шел какой-то монах с удивительно бледной кожей и, что сразу же бросалось в глаза, огромным родимым пятном на левой стороне лица. Монах, проходивший первым, бросил на меня холодный подозрительный взгляд, а вскоре меня заметил и митрополит.
– Как я рад видеть тебя, Георгий! – радостно сказал Марк, заключая меня в крепкие объятия. Затем, повернувшись к монаху, он коротко произнес. – Ступай, Евгений, нам надо поговорить.
Монах склонил голову и безмолвно удалился.
– Мне сообщили о том, что с тобой случилось, – произнес митрополит. – Прости этих людей, Георгий, уверен, они не мыслили дурного.
Я улыбнулся. Марк говорил искренне и, как обычно, не хотел замечать чужие пороки.
– Я стараюсь учить людей добру, но они по простоте своей все понимают не так, как следует, – печально продолжил он. – А ведь я каждый раз говорю, что враждую лишь с латинской церковью, но не с людьми.
– Люди слушают твои речи, но слышат лишь только то, что хотят услышать, – ответил я. – Своим проповедями ты не искоренишь человеческую злобу, но подогреешь смуту, а ведь наше государство слабеет на глазах, и внутренние распри лишь приближают его конец.
