— Ты, — сказал он Багру, — трогаешься, как только Валдай начнет шмалять. Подкатываешь к нему, останавливаешься, Тормоз открывает дверь, Валдай садится, и ты газуешь. Валдай, ствол бросишь прямо там, на месте, понял?
Валдай снова кивнул.
— Вопросы есть? — спросил Палыч.
— Есть, — сказал Багор. — Палыч, давай лучше я сделаю!
— Я имел в виду вопросы по делу, — сказал Палыч.
— А это не по делу?
— А это не по делу. Но, если ты сам не соображаешь, отвечу. Во-первых, что ты лезешь в каждую щель, как намыленный? Ты себя уже показал, дай другу отличиться! А во-вторых, ты мне нужен за баранкой, потому что лучше водишь. А это, браток, самое главное. Если Валдай, к примеру, промажет — это дело поправимое. А вот если вас со стволом над жмуриком прихватят — да пускай не всех, пусть хотя бы одного, — вот тогда, голова твоя еловая, нам мало не покажется. В самом лучшем случае огребем кто по пятнашке, кто по двадцатке, а кто и пожизненное…
— Ничего себе лучший случай! — хмыкнул Багор. — Какой же тогда худший?
— Худший — это если заказчик подсуетится, — просветил его Палыч. — Тогда никто из нас до суда не доживет. Еще вопросы?..
— «Марголина» дашь? — спросил Багор, явно почуявший вкус к пальбе по живым мишеням.
— Это еще зачем?
— Ну так, на всякий пожарный… Вдруг что-то пойдет не так?
— Хрен тебе, а не «марголин», — отрезал Палыч. — Ты чем сейчас слушал — тузом своим дырявым? Ваше дело — вовремя свалить. Если что-то пойдет не так — неважно что: осечка случится или клиент успеет обратно в подъезд нырнуть, — ты должен давить на газ. На газ, а не на курок, понял? А геройски погибнуть в перестрелке с ментами еще успеешь, это никогда не поздно. Все, кончаем гнилой базар, пора по домам. Сегодня никакого пива, никаких баб, никаких дискотек — всем спать. И завтра чтобы без опозданий, клиент ждать не станет. Сверим часы.
Багор и Тормоз, переглянувшись, одинаковым движением полезли за телефонами, один Валдай, снисходительно усмехнувшись при виде их маневра, горделиво воззрился на циферблат дешевых кварцевых часов откровенно китайского производства.
— На моих двадцать один семнадцать, — объявил Палыч.
Валдай и Багор кивнули, а Тормоз принялся суетливо давить большим пальцем на клавиши старенького мобильника, корректируя время.
— Семнадцать? — переспросил он.
— Уже восемнадцать, — вместо Палыча ответил Багор.
— По домам, — подытожил Палыч. — Валдай, задержись на минутку.
— Мы тебя в тачке подождем, — пожав на прощанье жесткую мозолистую ладонь своего наставника и работодателя, сказал Валдаю Тормоз.
— Дрейфишь, братишка? — спросил Палыч, когда за ушедшими с лязгом закрылась железная дверь.
— Не, — мотнул головой Валдай.
— Врешь, дрейфишь. По первому разу все дрейфят. Да и по второму, и по какому угодно… Человека грохнуть — не два пальца обмочить, это понимать надо. Но ты и другое пойми: покуда не научишься через страх свой переступать, настоящим мужиком не станешь, так и будешь от жизни за бабьей юбкой хорониться: сперва за мамкиной, после жену заведешь, повесишь себе на шею ярмо… А это, брат, не жизнь — с утра до ночи у бабы под каблуком. Потому я тебе и говорю: бояться не стыдно, не боятся одни дураки. А ты бойся, но дело делай. Блюй, трясись, визжи как недорезанный, но — потом, после дела…
— Да ладно, Палыч, — грубовато, чтобы придать себе мужественности в глазах собеседника, сказал Валдай, — что ты со мной, как с маленьким? Я не подведу, вот увидишь.
— Главное, нынче вечером не бухай, — предупредил Палыч. — Ни-ни, понял? У пьяного язык, что помело, еще брякнешь кому-нибудь лишнего, вот менты нас всех и примут — тепленьких, с поличным…
— Да понял я, понял, — нетерпеливо повторил Валдай.
— Ну, раз понял, ступай с Богом, — напутствовал его Палыч.
Когда за закрытыми воротами взревел изношенный движок старой «шестерки» Багра, Палыч поднялся из-за стола и, подойдя к двери, запер ее на засов. Тарахтенье мотора и шорох лысых покрышек смолкли в отдалении. Палыч вернулся за стол, на котором все еще был расстелен лист оберточной бумаги, снова вооружился карандашом, поразмыслил, морща плавно переходящий в лысину загорелый лоб, и решительно дорисовал на схеме какую-то стрелку. Потом, подумав еще немного, скомкал бумагу, поджег, бросил в пустую железную бочку у ворот и открыл стоящий в углу несгораемый шкаф, где дожидалась бутылка водки: себе, в отличие от Валдая и прочих, он доверял целиком и полностью.
Глава 11
Погода стояла пасмурная, теплая, безветренная. С утра зарядил медленный мелкий дождик, усыпанные опавшей листвой газоны мокро поблескивали, с крыш капало, и на асфальте стояли мелкие лужи. Где-то в лесу сейчас, наверное, густо лезли из-под земли последние в этом году грибы, и, подъезжая к дому Дугоева, Глеб мысленно пожелал Федору Филипповичу доброй охоты. Поворачивая во двор, он привычно проинспектировал все три зеркала заднего вида, но белого «форда» сегодня нигде не было видно.
Остановив машину на обычном месте напротив подъезда, он выключил музыку и привычно огляделся. Все было как всегда; а впрочем, нет, сказал он себе, не все.
Его внимание привлек бомж, сортировавший содержимое мусорных баков на контейнерной площадке для сбора твердых бытовых отходов — говоря попросту, по-русски, на помойке. Бомж был новенький — Глеб его, во всяком случае, никогда раньше здесь не видел, — и, вероятно, поэтому основательно припозднился: старожилы уже успели дочиста выгрести из баков все, что могло представлять хоть какую-то ценность. Судя по одежде, а главное, по возрасту — на глаз ему было никак не больше двадцати, — бомж записался в эту категорию граждан совсем недавно. На то же намекала его короткая стрижка, а заодно и осторожная, брезгливо-стеснительная манера рыться в отбросах — чувствовалось, что дело это для него новое и непривычное. На голове у бомжа была черная трикотажная шапочка, а в руке — черный полиэтиленовый пакет.
Все эти странности были, что называется, в пределах допуска, но быстрый косой взгляд, брошенный бомжем через плечо на подъехавшую машину, Глебу уже откровенно не понравился. После этого взгляда бомж окончательно сгорбился, скукожился, спрятав лицо, и принялся рыться в мусоре с таким остервенением, словно собственными глазами видел, как в бак выбросили кейс с миллионом долларов, и теперь никак не мог этот кейс отыскать.
— Ну-ну, — разглядывая этого типа сквозь рябое от капель дождя ветровое стекло, негромко произнес Сиверов.
Запустив руку за левый лацкан, он расстегнул клапан наплечной кобуры и снял пистолет с предохранителя. С момента последнего покушения, когда Дугоева спас только предусмотрительно надетый бронежилет, Глеб больше не расставался со «стечкиным». Афишировать это обстоятельство он не стал: с некоторых пор его не оставляло крайне неприятное ощущение, что организатор покушений на Дугоева находится где-то рядом, и он не хотел спугнуть этого гипотетического злоумышленника демонстрацией огневой мощи. Еще, чего доброго, и впрямь испугается, а испугавшись, откажется от грубых силовых методов и измыслит что-нибудь более тонкое — например, подсыплет крысиного яду в бутылку, из которой Дугоев пьет минералку во время тренировок, или перестанет наконец скупердяйничать и наймет нормального снайпера, который подстрелит Черного Барса, как куропатку, с расстояния, исключающего возможность вмешательства…
