— Да, — с уважением произнес Стрельцов, — котелок у тебя варит. Не зря ты выбился в олигархи!
— А то, — самодовольно подтвердил Андрей Викторович. — Думать надо, Пьер Кузьмич! Вот и займись, а я пошел руководить.
— Как же это я так оплошал? — оставшись в одиночестве, пробормотал Стрельцов. — И на старуху бывает проруха…
Прихватив со стола бутылку, он направился в пристроенный к кабинету совмещенный санузел: надо было процедить минералку, пока ее вместе с камнями не вылила в канализацию уборщица.
* * *
Убедившись, что вокруг все чисто, Глеб махнул рукой стоящему в подъезде Дугоеву и, продолжая озираться, усадил его в машину. В машине играла музыка: выходя встречать клиента, Сиверов забыл выключить магнитолу.
— Что слушаешь, дорогой? — устраиваясь на заднем сиденье, где от нескромных взглядов его скрывали тонированные стекла, осведомился Черный Барс. — Знакомое что-то, а что, не пойму…
— Чайковский, — слегка убавив звук, чтобы не приходилось орать, напомнил Глеб и запустил двигатель.
— Э! — с неимоверным изумлением воскликнул дагестанец. — Зачем его слушаешь? Он же голубой!
Тронув машину с места, Сиверов озадаченно покрутил головой.
— Ну ты даешь, чемпион, — сказал он. — В самую первую очередь Петр Ильич — великий композитор, классик мировой музыки. А какого он был при жизни цвета, никого не касается, это вопрос даже не второй, а вообще самой последней очереди. Музыка хорошая?
— Хорошая, — признал Дугоев, — даже очень хорошая. Кто я такой, чтобы критиковать классика?
— То-то же, — сказал Глеб.
— Но все равно — бр-р-р! — стоял на своем упрямый кавказец. — Как так можно, не понимаю!
— И хорошо, что не понимаешь, — одобрил его приверженность традициям Сиверов. — Не понимаешь — значит, здоров. Вообще, чтоб ты знал, великие люди, особенно великие художники, в обыденной жизни были те еще фрукты. Достоевский — шизофреник, Хемингуэй — беспробудный пьяница, Чайковский — вот, пожалуйста… Среди них попадались и воры, и висельники, и обыкновенные дураки, но кто сейчас об этом помнит, кому это интересно? Вот взять для примера хотя бы тебя. Тебе что, совсем нечего стыдиться?
— Допустим, — самонадеянно объявил Дугоев.
— То есть ты у нас праведник.
— Допустим, — с вызовом повторил кавказец.
— Ох, сомневаюсь… Ты что, никогда пальцем в носу не ковырял?
— Какая разница? — возмутился Марат. — При чем тут мой нос?!
— Правильно, — кивнул Сиверов, выводя машину со двора на дорогу. — Привычка ковыряться в носу не мешает человеку быть праведником, это даже не грех, ни в одном Писании про это не говорится — не ковыряй-де пальцем своим в своей же ноздре, ибо ждет тебя перелом пальца твоего, повреждение мозга головного и вечная мука в геенне огненной… Многие занимаются этим всю жизнь, да при этом еще и козявок втихаря едят. Тоже не грех, но упоминать об этом на людях, согласись, никто не станет — стыдно, а главное, никому не нужно. Кому какое дело до твоих дурных привычек? Главное — то, что ты делаешь на ринге, а дома, наедине с собой, хоть в женское платье наряжайся, это никого не касается. Вы же чтите Иисуса как пророка. Это он сказал: «Пусть бросит камень, кто без греха». И никто, заметь, не бросил.
— Отстань, — сдался Марат. — Ты хуже Ник-Ника, клянусь! Как заведешь свою шарманку — уши вянут, честное слово! Ты телохранитель или гувернантка? Расскажи лучше, где с Ник-Ником познакомился.
Справедливо рассудив, что информацию, которую утаит он, Дугоев может без труда получить у тренера, Глеб честно, хотя и без лишних подробностей, рассказал, когда, где и при каких обстоятельствах состоялась историческая встреча. Не столько по необходимости, сколько по привычке он воздержался от упоминания небезызвестной аббревиатуры, но его пассажир отличался не только развитой мускулатурой и повышенной волосатостью, но и недурной соображаловкой.
— ФСБ, да? — уточнил он, произнеся название известного учреждения почти тем же тоном, каким пять минут назад произнес слово «голубой». — На Кавказе был?
— Был, — честно признался Сиверов. — А кто там не был?
— Тоже правильно, — вздохнул Марат. — Что тут скажешь, э! Давай лучше слушать музыку.
— Давай, — согласился Глеб, увеличивая громкость.
До спортзала они доехали без приключений, хотя замеченный Сиверовым пару дней назад белый «форд» опять увязался за ними где-то в районе Ленинградки и, то исчезая из вида, то снова появляясь в боковом зеркале, сопровождал до самого конца маршрута. Это могло оказаться простым совпадением — в конце концов, люди каждый день ездят на работу в одно и то же время, по одним и тем же улицам, — но Глеб дал себе слово на всякий случай проверить, так ли это. Причем особенно тянуть с проверкой не следовало: если это все-таки хвост, долго наблюдение не продлится. Расписание у Дугоева простое, установить его и уточнить до мельчайших подробностей можно за пару дней, от силы за неделю, а потом… Потом может случиться все что угодно, от подложенной в машину бомбы до выстрела в упор из противотанкового гранатомета — меры излишне крутой и шумной, зато гарантированно, стопроцентно эффективной.
Включив указатель поворота, Глеб свернул на стоянку. Белый «форд» проехал мимо и скрылся за углом. Проводив его долгим взглядом, Сиверов выключил зажигание и затянул ручной тормоз. Утро выдалось погожее, солнечное, и при таком освещении было особенно хорошо заметно, что кроны деревьев вокруг стоянки основательно поредели, а то, что осталось, с каждым днем становится все менее зеленым и все более желтым. Вокруг остова сгоревшего спортивного «ниссана» намело сухой листвы; вовнутрь уже набросали бумажек, пустых бутылок и прочего мусора, а на покрытом радужной окалиной металле правого заднего крыла чья-то вооруженная школьным мелком преступная рука вывела откровенно экстремистский лозунг: «Бей Кавказ, спасай Россию!»
— Трусливые шакалы, — разглядев это новшество, сквозь зубы процедил Дугоев. — Поймаю — разорву на куски!
— Это, скорее всего, просто дети, — сказал Глеб, вынимая из замка ключ зажигания.
Справа от машины тарахтел работающим на холостых оборотах двигателем поставленный на упор спортивный мотоцикл. Его владелец в кожаном комбинезоне и шлеме с поднятым пластиковым забралом, присев на корточки, что-то подкручивал, заставляя своего стального коня реветь то тише, то громче.
— Из маленьких поросят вырастают большие свиньи, а из щенков — взрослые псы, — возразил Дугоев. — Если ребенку вовремя не дать по рукам, из него может вырасти нехороший человек. Очень нехороший. Поверь, я знаю, о чем говорю.
— Чем выслеживать сопляков, лучше бы сдал это железо в металлолом, — внимательно разглядывая мотоциклиста, посоветовал Сиверов. — Это же чистой воды провокация, кто же удержится от такого искушения! Разве тебе было бы легче, если бы здесь написали просто три веселые буквы?
