Когда стало ясно, что дело вот-вот дойдет до танцев, свежеиспеченный полковник вышел на крыльцо ресторана, чтобы освежиться и покурить. Чиркая зажигалкой, он с удовольствием поглядывал на подаренные представителем головного офиса «Точмаша» часы. Ему всегда нравились солидные, дорогие, сделанные на века вещи; к подобным предметам он питал настоящую слабость, лишним подтверждением чему служили часы генерала Камышева, даже сейчас лежавшие в кармане его пиджака. Дураком Анатолий Павлович Сарайкин не являлся и понимал, разумеется, что эти краденые котлы при определенном стечении обстоятельств могут стать уликой против него. Но за полгода он успел здорово к ним привыкнуть; эти часы стали для него чуть ли не талисманом — вещью, которая должна неотлучно находиться при своем владельце, и расставание с которой равносильно катастрофе.
Чудачество, спора нет, но пусть бросит камень кто без греха.
Малиновый диск солнца почти касался черной зубчатой стены заречного бора, напоминая о том, что дни становятся все короче. В кронах высаженных вдоль улицы высоких берез стала заметна осенняя желтизна, и тротуар был усеян золотыми монетками опавшей листвы. Пока что их было немного, но, как любил выражаться первый и последний президент СССР, процесс пошел, и было приятно осознавать, что настоящая осень, придя в Мокшанск, не застанет здесь Анатолия Павловича Сарайкина.
— Хорошее было лето, — послышался у него за спиной чей-то голос — то ли знакомый, то ли нет, сразу и не разберешь.
Обернувшись, Сарайкин понял, откуда такая неуверенность. Голос человека, который вслед за ним вышел на крылечко и сейчас, щурясь, любовался закатом, он слышал, только когда тот произносил пышный торжественный тост. Теперь, когда он больше не пыжился и говорил нормальным тоном, голос его звучал иначе, вот Анатолий Павлович его и не узнал.
— Славное лето, что ни говори, — добавил к только что прозвучавшей банальности еще одну столичный гость — представитель головного офиса «Точмаша».
Фамилия его была Великанов; росточка в нем было, что называется, метр с кепкой, на невысокого Сарайкина он глядел снизу вверх, и Анатолий Павлович, с трудом сдерживая улыбку, подумал: «Вот не повезло человеку с фамилией! В школе, небось, прохода не давали, да и сейчас подчиненные наверняка за спиной хихикают…»
Эта мысль была окрашена искренним сочувствием, поскольку Сарайкин и сам относился к категории людей, для которых собственная фамилия служит неиссякаемым источником отрицательных эмоций.
— Если вы о погоде, то да, неплохое, — сказал он. — А что до всего остального, так не приведи господь еще раз такое пережить!
— По-моему, вам грех жаловаться, — возразил Великанов. — Для вас, лично, все закончилось более чем благополучно. И ведь это, насколько я могу судить, только начало!
— Поживем — увидим, — осторожно произнес Сарайкин.
— С этим трудно спорить, — с глубокомысленным видом изрек москвич.
Он выглядел изрядно поддатым — волосы взъерошены, узел галстука ослаблен, воротник расстегнут, пиджак нараспашку, в руке — початая бутылка коньяка.
— Хотя, — продолжал Великанов, — судя по тому, что мне о вас известно, вы можете далеко пойти, Анатолий Павлович. Проделано все с завидной ловкостью — как говорится, снимаю шляпу. Рискнули и выиграли — честь вам и хвала! Вам удалось вскочить на подножку последнего вагона уходящего поезда, теперь остался пустяк — не сорваться и занять причитающееся вам место в купе. А для этого вовсе не обязательно бегать по крышам вагонов и совершать головоломные прыжки. То, что удалось однажды, второй раз может не получиться — сорветесь и свернете себе шею, а то, чего доброго, угодите под колеса…
— Учту, — пообещал Сарайкин. — Хотя должен признаться, что не вполне понимаю, о чем речь.
— Поймете, — пообещал Великанов, — человек-то вы явно неглупый. По глотку не желаете? За успех наших общих начинаний… А?
Не дожидаясь ответа, он поднес к губам бутылку и хлебнул прямо из горлышка. Сарайкин только теперь заметил, что бутылка отличается от тех, что стояли на столе в банкетном зале — пузатенькая, длинногорлая, вся в каких-то рельефных узорах.
— Хорош коньячок, даром что одесский, — сообщил, по-простецки утерев губы рукавом, господин Великанов. — Партнер с Украины привез на пробу. Сочетание цены и качества, близкое к идеальному — для того, разумеется, кто, как я, не пытается сойти за тонкого ценителя. Встретите в продаже — купите обязательно, вам понравится.
И, как какой-нибудь рекламный агент, продемонстрировал Анатолию Павловичу этикетку.
Сарайкин глянул и на мгновение обомлел — там, на этикетке, сверкало фальшивым золотом осененное пятью звездочками название: «Борисфен».
Впрочем, его растерянность была непродолжительной: чего-то в этом роде он ожидал уже давно. Совпадение могло быть случайным, если бы не прозвучавший минуту назад туманный призыв не рисковать жизнью, совершая головоломные трюки.
Анатолий Павлович сокрушенно покачал головой, всем своим видом демонстрируя горестное недоумение высоконравственного гражданина, в очередной раз столкнувшегося с порочностью человеческой натуры.
— Вон оно, значит, как, — констатировал он с печальным вздохом. — Что ж, я не удивлен. Теперь, по крайней мере, понятно, почему покойный Волчанин был так уверен, что вашего головного офиса ему следует опасаться в самую последнюю очередь. Да спрячьте вы ее от греха подальше, эту свою бутылку! Помните, как говорил один юморист: не все же в деревне дураки…
Великанов завернул винтовую пробку и непринужденно сунул бутылку в карман брюк, прикрыв торчащее горлышко полой пиджака.
— Вот видите, — сказал он с удовлетворением, — вы все прекрасно поняли. Люблю взаимопонимание!
Сарайкин одной длинной затяжкой добил окурок, с трех шагов бросил его в урну и, как обычно, попал — глазомер и координация движений у него всегда были завидные.
— Я тоже, — согласился он, — особенно взаимное.
— О, разумеется! Я в курсе, где обычно лежит бесплатный сыр, если вы об этом.
— Об этом, об этом, — закуривая новую сигарету, подтвердил Анатолий Павлович. — За лакомый кусочек придется заплатить, и недешево.
— Разумеется, — повторил Великанов. — Я знаю, что вы своего не упустите. Но хотелось бы, чтобы и вы обо мне кое-что узнали. Я видел, как вы улыбнулись, когда полковник Ершов назвал мою фамилию. Действительно, смешно: от горшка два вершка, и вдруг — Великанов! Так вот, чтоб вы знали, это веселое несовпадение вовсе не случайно. Фамилию мне дали в детдоме — дали, насколько я понимаю, нарочно, именно потому, что кому-то это показалось забавным.
— Да, народ у нас в детдомах работает веселый, — сочувственно покивал головой Сарайкин. — И теперь веселый, а уж раньше-то!.. И что же было дальше?
— Дальше было много всякой всячины, из которой, собственно, и складывается жизнь любого человека. Это не имеет значения, Анатолий Павлович. Главное о себе я вам уже рассказал. И надеюсь, что вы как человек опытный и неглупый, сумеете сделать из сказанного правильные выводы.
