Он еще прибавил газу, чтобы добраться до места без малейшего опоздания, минута в минуту. Особого смысла он в этом не видел, но главная прелесть воинской дисциплины как раз в том и заключается, что точное и беспрекословное выполнение приказа снимает с подчиненного всякую ответственность за конечный результат. Если операция, в которую ты внес свою крошечную лепту, завершилась успешно, честь тебе и хвала. А если дело не выгорело, орденов на грудь ты не дождешься, зато и спроса с тебя никакого: ты добросовестно выполнил приказ, и не твоя вина, что приказ был глупый…
С филигранной точностью вписывая изрешеченный пулями пикап в многочисленные крутые повороты и между делом получая от этого простое невинное удовольствие, Жук уже не впервые задумался о том, как дошел до жизни такой. Честно говоря, в детстве и юности он мечтал о чем-то ином — о чем именно, так до конца и не разобрался, но уж точно не о карьере спецназовца, служащего по контракту.
«Сын поварихи и лекальщика, я с детства был примерным мальчиком», — вспомнились ему слова песенки, которую, бывало, любил распевать под гитару Якушев. Данное музыкальное произведение исполнялось в ритме танго с утрированным еврейским акцентом и повествовало о юности, загубленной на вечеринках в компании «пьющих товарищей». Разумеется, песенка описывала биографию Валерия Жукова далеко не буквально. Родители его были интеллигентами во втором поколении — школьными учителями, если быть точным, — и молодость его пропала вовсе не на пьяных вечеринках, а как раз тут, среди диких красот Кавказского хребта, под пулями бешеных чеченских джигитов и обкуренных в хлам арабских наемников. Но, невзирая на разницу в деталях, итог получился точь-в-точь как в песне: «Уходят годы, и нет исхода, и мать-старушка слезы горькие льет».
Ничего удивительного в том, что книжный мальчик, фантазер и романтик с ярко выраженными гуманитарными наклонностями стал тем, кем стал, Жук не видел. Если взять щенка, скажем, немецкой овчарки — породистого, здорового, умненького и так далее, — то независимо от его наклонностей и желаний из него можно воспитать кого угодно: сторожа, специалиста по поиску наркотиков и оружия, следопыта, охотника… С таким же успехом его можно превратить как в изнывающий от безделья, разжиревший придаток дивана в гостиной, так и в нерассуждающего убийцу, готового по первому знаку хозяина рвать зубами глотки и, захлебываясь кровью, выпускать жертве кишки. Именно это с ними со всеми и произошло. Процесс вовсе не был легким и безболезненным; в зависимости от свойств исходного материала каждого из них изуродовало по-своему — кого-то больше, кого-то меньше, но каждого. Это было нормально: в конце концов, то же самое на протяжении жизни происходит с любым человеком, будь то лауреат Нобелевской премии или бомж с Казанского вокзала. Выбирая из великого множества дорог какую-то одну, ты автоматически отказываешься от всех остальных. И чем дальше ты уходишь от перекрестка, на котором стоял в юности, тем меньше у тебя остается шансов вернуться назад и пойти другой дорогой. И кто знает, кем лучше быть — хорошим солдатом или плохим ученым, толковым учителем труда или бездарным литератором?
— А я все дозы увеличивал, пил и простую, и «Столичную», — во всю глотку с наслаждением пропел Жук, — и в дни обычные, и в праздники вином я жизнь свою губил…
Он притормозил и, переключившись на вторую передачу, свернул на крутой, малоезжий проселок, что, петляя по каменистому склону, карабкался в гору, к развалинам аула. На развилке стоял покосившийся бетонный столбик с жестяным прямоугольником указателя. Указатель был крепко побит ржавчиной и в нескольких местах прострелен навылет. Почти вся краска с него облупилась, и прочесть название селения уже не представлялось возможным. Впрочем, судя по карте, свернуть с этой дороги больше было некуда, так что заблудиться Жук почти не рисковал. Вот именно, почти; пропустив этот неприметный поворот, он неминуемо должен был вскоре очутиться у въезда в тот самый аул, который намеревались почтить своим визитом Ти-Рекс, Баклан и Спец. Эта ошибка могла дорого обойтись всем четверым, и Жуку вовсе не улыбалось стать виновником провала всей операции. Провал с большой долей вероятности означал безвременную кончину, но, зная Данилыча, можно было не сомневаться: прежде чем его настигнет пуля, он еще сто раз пожалеет, что не умер в колыбельке, не успев нагрешить и разозлить товарища майора.
С тех пор как выбор был сделан, жилось ему сравнительно легко, и то обстоятельство, что дорогу для него выбрал кто-то другой, мало что меняло: он стал-таки хорошим солдатом, и это устраивало его чем дальше, тем больше. Он шагал вперед почти без усилий, и ему не раз приходило в голову, что это неспроста: как правило, легкость походки объясняется тем, что ты движешься под уклон. Но у него было оправдание: в конце концов, он не бегал за военкомом, дергая того за полы шинели и умоляя, чтобы его отправили на войну. Никто не спрашивал, хочет он стать солдатом или нет, и, с треском вышибая Жука из армии, его мнением тоже никто не интересовался. Так что теперь, если так называемое общество чем-то недовольно, пенять ему, обществу, остается только на себя: за что боролись, на то и напоролись, как выразился нынешний российский премьер, говоря о влиянии мирового финансового кризиса на отечественную экономику…
— И хоть имел я представление, что это есть мое падение… — пропел Жук.
Слух у него был не ахти, а голос и того хуже, так что петь он обычно стеснялся даже наедине с собой. Так было всегда, и сейчас, нарушив установленное им же самим правило, он испытал при звуках своего так называемого пения привычную неловкость, такую сильную, что замолчал и даже огляделся по сторонам, как будто опасаясь, что в машине вдруг появились слушатели — ветром их надуло или запрыгнули на ходу, пока он философствовал на горном серпантине при скорости девяносто километров в час…
Машину тряхнуло на ухабе, в открытом кузове глухо брякнули плохо закрепленные канистры с бензином. Встречный ветер был холодным, пронизывающим; вдыхать его было все равно что пить ледяную, кристально чистую воду из родника, с той лишь разницей, что от родника, напившись, можно отойти в любой момент, а перестать дышать — значит умереть. Дышать приходится тем, что есть, и тут, как и в случае с выбором профессии и судьбы, твои желания и предпочтения никого не интересуют.
Откуда-то долетел до боли знакомый звук, похожий на сильный отдаленный удар молотком по доске. Звук повторился, затем последовала целая серия громких раскатистых хлопков: пах-пах-пах-пах; прямо по курсу над развалинами аула поднялось клубящееся, растущее вширь и ввысь шарообразное облачко дыма, и лишь спустя мгновение слуха коснулся громовой удар разрыва.
— Ого, — изумленно приподняв брови, пробормотал Жук. — Это еще что такое?
Наблюдаемое им явление действительно было довольно странным. По плану он должен был пригнать машину в аул к назначенному сроку и, подыскав укромное местечко среди развалин, дожидаться там прибытия Быкова с группой. Ти-Рекс с ребятами (и, если повезет, освобожденным из плена Расуловым) собирался подойти к аулу с другой стороны. Поскольку перед этим им предстояло еще наведаться в гости к Исмагиловым, их появления здесь можно было ожидать не раньше чем через час-полтора. Тем не менее в развалинах шел бой, и это не лезло ни в какие ворота. Впрочем, на войне как на войне; здесь поговорка «Человек предполагает, а Бог располагает» верна, как нигде, и самые подробные, тщательнейшим образом разработанные планы сплошь и рядом оказываются ни на что не годными, потому что противник тоже не сидит сложа руки, у него тоже имеются свои планы. А конечный итог, как правило, зависит от того, насколько точными были данные разведки, легшие в основу этих планов…
