– А сейчас? Ты доверяешь себе? – тщательно подбирая слова, спрашивает Джош.
– Я… на пути к этому. И стараюсь думать, что, наверное, неплохо быть чистым холстом. Наверное, неплохо, когда не знаешь, что ждет тебя впереди. И наверное, неплохо, – произношу я с улыбкой, – вдохновляться людьми, которые распланировали свое будущее.
– Знаешь, могу сказать тебе об обратном, – тихо усмехается Джошуа.
Я переплетаю его ледяные пальцы со своими:
– Что именно?
– Художников вдохновляют чистые холсты, – говорит Джош и нежно улыбается мне.
Моя улыбка становится шире.
– У чистого холста, – продолжает Джош, – неограниченные возможности.
Я закрываю глаза, наклоняюсь и целую его в холодные губы:
– Спасибо.
Он начинает дрожать еще сильнее.
Я подскакиваю:
– Ох, mon petit chou. – Я принимаюсь стаскивать с него промокшее от снега пальто. – Поверить не могу, что ты так долго простоял под снегом!
Его зубы клацают.
– Я… Я был готов ждать всю ночь.
Я вешаю пальто в душевой и возвращаюсь за рубашкой.
– Это тоже снимай, – строгим тоном говорю. Я стаскиваю рубашку через голову. Кожа у Джошуа совсем бледная, даже чуть синеватая. – И это. – Стягиваю с него ботинки и носки.
А вот с брюками приходится повозиться – они практически примерзли к ногам. Когда этот трюк мне наконец удается, я теряю равновесие и падаю назад.
Джош улыбается дрожащими губами:
– Не совсем… так… я себе представлял момент… когда окажусь раздетым… наедине с тобой.
Я вешаю рубашку и штаны рядом с пальто. И приседаю, когда над моей головой пролетают брюки и носки. Взглянув на Джошуа, который так плотно закутался в одеяло, что видно лишь его лицо, я смеюсь.
– Не думай, что теперь легко сможешь воспользоваться мной, – бормочет он.
И это снова вызывает у меня смех.
Джош похлопывает по кровати, призывая меня сесть рядом, и от этого падают его мемуары. Комнату наполняет страшный грохот, который, кажется, не утихнет никогда. Мы в ужасе замираем.
Прислушиваемся к происходящему в коридоре. Тишина.
Мы улыбаемся, радуясь невероятной удаче.
Я сажусь рядом, но отстраняюсь, когда Джош придвигается ближе.
– Тебе разве не хочется узнать мое мнение о книге? – спрашиваю я.
– Не знаю. – Он нервно смеется. – А должен?
– Ты и сам знаешь, что она хорошая. Очень, очень хорошая, – счастливо улыбаюсь я.
Джош с облегчением падает на кровать, и его лицо скрывается в складках одеяла.
– Ты даже не представляешь, какое облегчение услышать это, – выдыхает он.
– Я всегда знала, что ты гений. И теперь ты доказал это миру.
Из-под покрывала появляется рука. Я сжимаю ее.
– Значит, все это не зря? – спрашивает он. – Уверен, ты станешь великим редактором. Все, что ты тогда сказала, оказалось правдой.
– Мне жаль. – Я стыдливо отворачиваюсь.
– Перестань, – подбадривает меня Джошуа.
– Нет. Я правда жалею. О многом. А особенно… о том, что использовала твою бывшую, чтобы подогреть свою глупую неуверенность в себе. И сейчас книга, – я показываю на листы, разбросанные по полу, – нравится мне не потому, что в ней меньше Рашми или больше меня. А потому, что в ней отражены все твои стороны – и хорошие, и плохие. Я люблю тебя. Люблю тебя всего.
– Спасибо. – Джош крепче сжимает мою руку.
– Давно следовало это сказать. – Я потираю большим пальцем его указательный. – И не только это.
– Завтра, – шепчет он. – Сейчас я хочу только тебя.
Но мое сердце снова обливается кровью.
– Ты имеешь в виду сегодня, – с тоской в голосе поправляю я. – Ты выяснил во сколько поезд?
– Айла, – говорит он с таким удивлением, будто я должна была сама обо всем догадаться. – Я не покупал билет.
У меня перехватывает дыхание.
– Что?
– Я не еду на Олимпийские игры, – говорит Джош. – Я приехал сюда ради тебя.
– Это… это значит, что ты остаешься?
Он придвигается ближе:
– На две недели. Я весь твой до конца игр. А после отправлюсь в Вашингтон, где проторчу до самого июня.
– Да! Да, ты весь мой! – приглушенно вскрикиваю я, будучи не в силах справиться с накатившей на меня радостью.
– Ох, правда? – Джош проказливо улыбается.
Я толкаю его, и он падает на бок, смеется и притягивает меня к себе. Наши взгляды встречаются, и его улыбка исчезает.
– Я так сильно по тебе скучал.
– И я по тебе скучала, – говорю я, стараясь справиться с охватившей меня дрожью.
– Тебе холодно. – Он откидывает одеяло. – Забирайся ко мне.
И я слушаюсь. Залезаю к нему. Одеяло опадает мне на спину, укрывая нас своим теплом. Я опускаю голову на его обнаженную грудь. Джош крепче прижимает меня к себе. Мы лежим совершенно неподвижно. Тишину, окружившую нас, нарушает лишь стук наших сердец.
Я смотрю на него, а Джош смотрит на меня. Его сердцебиение ускоряется.
Я медленно поднимаюсь, пока не оказываюсь с ним нос к носу, а затем целую его в уголок рта и чувствую, как он с улыбкой целует меня в ответ. Пальцы Джошуа скользят по моей спине, расстегивают платье, которое уже очень скоро оказывается на полу. За ним следуют лифчик и трусики. А потом и мой компас.
Наши поцелуи нежные, дразнящие, сдержанные. Наша холодная кожа становится все горячее, а поцелуи длиннее. Дыхание учащается. Я на ощупь отыскиваю презерватив. Джош проскальзывает в меня, и мне так хорошо, что я вскрикиваю. Он тут же смотрит мне в глаза, чтобы убедиться, все ли нормально, но все даже лучше, чем нормально. И чтобы подтвердить это, я прижимаюсь к нему бедрами.
Глаза Джошуа закрываются в экстазе, он обхватывает меня, помогая нам найти собственный ритм. Мы наконец снова вместе.
Мы готовы постоянно повторять эти слова – я люблю тебя!
Они звучат всю ночь, вместе с шорохом простыней и звуками страстных поцелуев. Мы засыпаем лишь на рассвете. Джош обвивается вокруг меня, переплетая наши руки у моего сердца. И в этой же позе будильник вырывает нас из сна через час. Я перекатываюсь на живот и выключаю его, издаю стон досады и возвращаюсь в теплые объятия. Затем прижимаюсь к груди Джошуа и радостно вздыхаю.
Он останавливает мои руки, поглаживающие его тело.
– Мм… нет, перестань, – бормочет он.
Я тихо возмущаюсь.
– Школа, – говорит он.
