– Ты извиняешься передо мной? – удивленно спрашивает меня Джош. – Это безумие!
– Это не так! – Я сильнее сжимаю телефон. – Извини… Мне так жаль.
Нет ответа.
– Алло? Джош? Алло?
– Меня зовет мама. Дерьмо! Похоже, собираются подавать десерт.
– Нет!
– Ты все еще любишь меня? – В его голосе снова слышится отчаяние. – Ты не сказала этих слов, когда ответила.
Я достаю салфетки из коробки.
– Конечно же люблю! – говорю со всхлипом.
– Поверить не могу, что я прямо сейчас должен повесить трубку, – вздыхает Джош.
– Не вешай трубку, – прошу я. – Я люблю тебя.
– Я скоро перезвоню, – обещает Джош.
А затем воцаряется тишина. Я как дурочка всю ночь не выпускаю телефон из рук, надеясь, что «скоро» означает «в ближайшее время». Но это не так. Зачем я так на него накинулась?
Он доверился мне, обнажил свою душу, а я ополчилась против него. И теперь я ненавижу себя за то, что причиняю ему боль. И ненавижу себя за то, что все еще расстраиваюсь из-за его мемуаров, и за то, что приходится притворяться, будто это не так.
Надеясь, что сработает эффект «с глаз долой из сердца вон», я не достаю коробку из шкафа. Но это не помогает. Все мои мысли только о ее содержимом. К вечеру субботы я так и не получила весточки от Джошуа. Страх, что я все испортила, мучает меня сильнее с каждой минутой. Поэтому я решаю все исправить. Я добавляю к мемуарам маленькую «оливковую ветвь», запаковываю коробку и отношу ее к Уассирштейнам по указанному обратному адресу. Коробка тяжелая, но я быстро добираюсь до нужного места.
Особняк сенатора не сильно отличается от соседских – такой же красивый, старинный и ухоженный. В ящиках под окнами растут миниатюрные хвойные растения и плющ, на крыше реет американский флаг, на двери осенний венок, а к дверному косяку прикреплен серебристый филигранный футляр с мезузой
[47]. Занавески опущены.
Я стучу, надеясь, что в доме есть кто-нибудь из охраны. Нет ответа. Стучу снова, и дверь открывает коренастый мужчина с широкими плечами, стильной прической и наушником:
– Я могу вам помочь?
Его голос такой же солидный и суровый, как и его внешность.
– Я Айла Мартин. – Мой голос дрожит. – Девушка Джошуа. Из Франции. Я знаю, что он приедет лишь завтра, но я к этому времени уже уеду, поэтому понадеялась, что вы передадите это ему.
– Я знаю, кто вы.
– Правда?
Мужчина на мгновение перестает строить из себя крутого, и на его лице расплывается на удивление теплая улыбка.
– Мне платят за то, чтобы я все знал.
– О-о… – У меня розовеют щеки. – Так вы передадите это Джошуа… пожалуйста?
Охранник забирает у меня коробку:
– Конечно. После того как просканирую ее на наличие взрывчатых веществ. Это стандартная процедура.
Я смеюсь.
– Я не шучу, – серьезно отвечает охранник. – Все посылки проверяются.
Мои щеки становятся красными.
– Конечно. Спасибо, сэр.
И я удираю.
А следующим вечером я нахожу на телефоне сообщение с незнакомого манхэттенского номера. Там ни слова о возврате рукописи – и о том, что страницы в беспорядке, – вместо этого Джош написал: «Поверить не могу, как сильно скучал по твоему запаху. Merci за шарф, моя сладкая роза».
Глава 24
Грязно-белый снег укрывает и без того серый город. Яркими разноцветными пятнами на этом фоне выделяются олимпийские кольца. Они изображены на всевозможных плакатах, даже тех, что расположены на стенах зданий. В феврале на юго-востоке Франции, в регионе Рона-Альпы, пройдут Олимпийские игры, хотя по количеству рекламы можно подумать, что они будут устроены в Париже. Естественно, на большей части плакатов изображены французские атлеты, но иногда встречаются знаменитые спортсмены из других стран.
Мы с Куртом выходим со станции metro Данфер-Рошро и проходим мимо огромного постера с американской фигуристкой Каллиопой Белл.
– За кого ты болеешь? – спрашиваю я. – За американцев или французов?
Олимпийские игры всегда вызывают у меня смешанные чувства. Знаю, что должна гордиться своей страной, но вот какой именно? Я одинаково люблю и Францию, и Америку.
Курт бросает взгляд на постер:
– На каждом состязании я болею за самого сильного атлета. И не важно, американец он или француз.
– Так… ты болеешь за победителя. Разве это не жульничество?
– Нет. Я болею за человека, который, как мне кажется, старается больше всех.
Странный ответ, но все равно хороший. Есть над чем подумать. Мы входим в маленькое непривлекательное здание темно-зеленого цвета. Сегодня здесь нет туристов. Мы покупаем билеты, показываем их охраннику и спускаемся по спиральной лестнице вниз, пока не оказываемся в длинном низком туннеле. Сверху капает вода. Под ногами хлюпают лужицы. В катакомбах прохладно, но не холодно, потому что нет ветра.
Курт показывает на туннель, закрытый воротами:
– Я тебе рассказывал, что в Париже более трехсот километров заброшенных туннелей?
Да. Рассказывал. Он болтал об этом без остановки с тех пор, как мы вернулись в школу после летних каникул. Но в прошлом месяце интерес Курта превратился в одержимость. Пока я торчала в школе после уроков, он читал про туннели métro, каменоломни, в которых добывали известняк, коммуникационные и канализационные туннели, а также различные тайники, которые вместе составляют одну из самых огромных подземных сетей в мире.
И конечно же Курт теперь хочет составить подробную карту подземного Парижа.
Наверное, странно, что два самых важных человека в моей жизни интересуются картами. Не только Курт одержим ими, но и Джош. Просто он рисует карту своей жизни, описывая ее основные события. Интересно, как долго я буду ее частью? Где и когда наши пути разойдутся?
– Существует несколько карт туннелей, – продолжает Курт, – но ни одну из них нельзя назвать полной. Часто в них указывали неверные маршруты, чтобы люди реже спускались вниз.
В туннели так просто не попасть, и это невероятно разочаровывает Курта, добросовестного приверженца правил. Но не останавливает других. Туннели привлекают диггеров, среди которых есть историки, художники, спелеологи, музыканты, искатели сокровищ и просто любопытные. Некоторые спускаются под землю, чтобы отыскать спрятанные здесь произведения искусства. Кто-то даже снял фильм о том, как французские партизаны прятались здесь во время фашистской оккупации и как через некоторое время по этим же туннелям спасались бегством уже фашисты.
