Она прикоснулась к своим волосам, которые всегда считала совершенно обычными, и посмотрела на картину, стоящую на мольберте. Она была не окончена, на ней Эмма выходила из океана и Кортана была пристегнута к ее бедру. Ее волосы были распущены, как и на большинстве рисунков, и напоминали океан на закате, когда последние лучи солнца обращают волны ослепительным золотом. Эмма была прекрасна, неистова, необыкновенна, как богиня.
Она прикусила губу.
– Тебе нравится, когда я распускаю волосы, – заметила она.
Джулиан усмехнулся.
– И больше тебе нечего сказать?
Эмма повернулась и прямо посмотрела на него. Они стояли очень близко.
– Они прекрасны, – сказала она. – Почему ты никогда мне их не показывал? Почему ты никому их не показывал?
Джулиан вздохнул и грустно улыбнулся ей.
– Взглянув на них, любой поймет мои чувства к тебе.
Эмма положила руку на верстак – ей вдруг понадобилась опора, чтобы удержаться на ногах.
– Ты давно рисуешь меня?
Он посмотрел ей в глаза и провел рукой по ее волосам. Его пальцы запутались в длинных прядях.
– Всю жизнь.
– Я помню, ты рисовал меня когда-то, но потом перестал.
– Я никогда не переставал, я просто стал прятать рисунки. – Улыбка сошла с его губ. – Это мой последний секрет.
– В этом я очень сомневаюсь, – сказала Эмма.
– Я лгал, и лгал, и лгал, – медленно проговорил Джулиан. – Я стал настоящим мастером лжи. Я уже не считал ложь пагубной. Не считал ее злом. Пока на пляже мне не пришлось сказать тебе, что я не чувствую к тебе того же.
Эмма сжимала верстак так сильно, что руку сводило от боли.
– Не чувствуешь чего?
– Ты знаешь, – ответил он и отстранился.
Вдруг ей показалось, что она зашла слишком далеко, что она оттолкнула его слишком жестоко, но ей отчаянно хотелось знать наверняка.
– Мне нужно это услышать. Скажи мне это, Джулиан.
Он подошел к двери, взялся за ручку – на мгновение Эмма испугалась, что он готов уйти, но он лишь закрыл дверь и повернул ключ в замке. Он посмотрел на Эмму. Его глаза светились в тусклом свете.
– Я пытался остановиться, – сказал он. – Поэтому я и отправился в Англию. Я думал, вдали от тебя я перестану чувствовать то, что чувствовал. Но стоило мне вернуться, стоило мне увидеть тебя, как я понял, что это ничего не изменило. – Он сокрушенно обвел глазами комнату. – Почему на рисунках только ты? Потому что я – художник, Эмма. Эти рисунки, эти картины – мое сердце. Если бы вместо сердца у меня был холст, каждый его миллиметр был бы исписан твоими образами.
Эмма встретилась с ним взглядом.
– Ты не обманываешь меня, – прошептала она. – Ты правда не обманываешь меня.
– Я знаю, я солгал тебе на пляже. Но клянусь нашей клятвой парабатаев, сейчас я говорю тебе правду. – Он говорил ясно, решительно, словно боялся, что хоть одно его слово потеряется или будет понято неправильно. – Эмма, я люблю в тебе все. Я люблю угадывать твои шаги в коридоре возле моей комнаты – я узнаю их даже тогда, когда не ожидаю твоего прихода. Никто больше не ходит, не дышит и не двигается так, как ты. Я люблю то, как ты порой вздыхаешь во сне, словно сны удивляют тебя. Я люблю то, как мы стояли на пляже и наши тени сливались на песке воедино. Я люблю то, как ты пишешь пальцами мне на коже, и я понимаю эти буквы лучше, чем слова, которые другие кричат мне прямо в ухо. Я не хотел любить тебя вот так. Нет в мире ничего хуже того, что я люблю тебя вот так. Но я не могу остановиться. Поверь мне, я пытался.
В его голосе слышалась боль, и эта боль убедила ее. Та же самая боль терзала ее сердце так давно, что стала совсем привычной. Она отпустила верстак и шагнула к Джулиану. Затем шагнула еще ближе.
– Значит, ты… Ты влюблен в меня?
Он улыбнулся мягко и печально.
– Без памяти.
В следующий миг она уже была в его объятиях и целовала его. Она не понимала, как именно это произошло, но точно знала, что это было неизбежно. Хотя голос Джулиана и был спокоен, его губы жаждали ее, а тело отчаянно стремилось к ней. Он прижал ее к себе, его губы покрывали поцелуями ее лицо. Ее руки скользили у него в волосах – она всегда любила его волосы, и теперь, когда можно было свободно прикасаться к ним, она погрузила пальцы в их густые волны и намотала локоны на пальцы.
Он подхватил ее руками за бедра и поднял так легко, словно она весила не больше пушинки. Эмма обвила руками его шею и прильнула к нему, а он одной рукой прижал ее к себе. Она слышала, как он смахивает на пол рисунки, лежавшие на верстаке, и тюбики краски, пока не очистил достаточно места, чтобы посадить ее.
Она притянула его к себе и обхватила его ногами за талию. В нем не осталось ничего закрытого, ничего робкого, ничего отстраненного и замкнутого. Их поцелуи становились все глубже, все безумнее, все горячее.
– Скажи мне, что я не испортил все навсегда, – выдохнул Джулиан между поцелуями. – На пляже я был таким ослом… А когда я увидел Марка у тебя в комнате…
Эмма сжала руками его плечи, широкие и сильные. Она опьянела от поцелуев. Ради этого, думала она, люди развязывали войны, и убивали друг друга, и разрушали свои жизни – все лишь ради щекочущей нервы смеси желания и наслаждения.
– Ничего не было…
Он гладил ее по голове.
– Я знаю, это просто глупо. Но когда в двенадцать лет ты увлеклась Марком, я впервые в жизни почувствовал ревность. Все это чепуха, я понимаю, но невозможно не обращать внимания на то, что пугает нас больше всего на свете. Если бы вы с Марком… Я вряд ли смог бы оправиться от этого.
Эмму тронула грубая искренность его голоса.
– Мы все чего-то боимся, – прошептала она, сильнее прижавшись к нему, и скользнула пальцами ему под футболку. – Это и значит быть человеком.
Он полуприкрыл глаза. Его пальцы пробежали по ее волосам, руки легко коснулись ее спины, спустились на талию и притянули Эмму еще ближе. Она запрокинула голову, чуть не ударившись о шкаф, его губы обожгли ей ключицу. Его кожа горела огнем. Эмма вдруг поняла, почему страсть сравнивали с пожаром: ей казалось, что их объяло пламя и они пылали, как сухие холмы Малибу, готовые превратиться в пепел и навеки смешаться друг с другом.
– Скажи мне, что любишь меня, Эмма, – прошептал он, прижимаясь губами к ее шее. – Даже если ты этого не чувствуешь.
Эмма ахнула. Разве он не понимал, разве не видел…
В студии послышались шаги.
– Джулиан? – раздался за дверью голос Ливви. – Джулс, ты где?
Эмма и Джулиан в панике отпрянули друг от друга. Их волосы были спутаны, губы опухли от поцелуев, они оба тяжело дышали. Эмма даже представить себе не могла, как им объяснить, зачем они заперлись в личной комнате Джулиана.
