Порой он оборачивался, чтобы сказать что-то Кьерану, и только потом понимал, что его нет рядом. Он долгие годы каждое утро просыпался рядом с Кьераном.
Кьеран должен был навестить его в тот вечер, когда Марк присматривал за детьми на кухне. Но он так и не пришел. Он не послал даже весточки, и Марк беспокоился. Он уверял себя, что принц фэйри просто проявляет осторожность, но то и дело замечал, что касается рукой подвески-стрелы гораздо чаще обычного.
Этот жест напоминал ему о Кристине, о том, как она дотрагивалась до висящего у нее на шее медальона в минуты волнения. Кристина. Интересно, что произошло между ней и Диего?
Марк отвернулся от окна, и в эту минуту раздался звук. Его слух обострился за годы, проведенные в Охоте: вряд ли кто-то еще в Институте проснулся, услышав его.
Единственная нота, звук рога Гвина-Охотника – резкий, грубый, одинокий, как черные горы. Кровь Марка застыла в жилах. Это было не приветствие и даже не зов Охоты. Эта нота раздавалась, когда Гвин искал дезертира. Это был звук предательства.
Джулиан выпрямился, провел руками по спутанным волосам и упрямо выставил вперед подбородок.
– Эмма, – сказал он, – возвращайся внутрь.
Эмма развернулась и пошла в Институт – лишь затем, чтобы взять Кортану, висевшую на крючке у двери. Когда она снова вышла на крыльцо, посланцы фэйри спешились, а их кони остались неподвижно стоять, словно привязанные к месту. Их глаза горели кровавым огнем, в гриву были вплетены алые цветы. Это были жеребцы фэйри.
Гвин подошел к лестнице. У него было странное, немного неземное лицо: широко посаженные глаза, широкие скулы, косматые брови. Один глаз был черным, а другой – бледно-голубым.
По одну сторону от него шел Иарлаф. Его желтые глаза не моргали. По другую сторону – Кьеран. Он был так же прекрасен, как и при прошлом визите, и казался таким же холодным. Его бледное лицо было точеным, словно высеченным из белого мрамора, разноцветные глаза зловеще мерцали в утреннем свете.
– Что происходит? – спросила Эмма. – Что-то случилось?
Гвин презрительно посмотрел на нее.
– Это не твоя забота, девчонка Карстерс, – сказал он. – Это дело касается Марка Блэкторна. И никого больше.
Джулиан скрестил руки на груди.
– Все, что касается моего брата, касается и меня. А если уж на то пошло, то и всех нас.
Губы Кьерана сложились в тонкую, непримиримую линию.
– Мы, Гвин и Кьеран от Дикой Охоты и Иарлаф от Нечестного Двора, пришли сюда вершить правосудие. И ты выдашь своего брата.
Эмма встала по центру верхней ступеньки и вынула Кортану из ножен. Меч ярко сверкнул на солнце.
– Не указывай ему, что делать, – сказала она. – Не здесь. Не на ступенях Института.
Гвин вдруг раскатисто захохотал.
– Не глупи, девчонка Карстерс, – произнес он. – Ни одному Сумеречному охотнику не справиться с тремя фэйри, даже орудуя одним из Великих Мечей.
– Не стоит недооценивать Эмму, – резко ответил Джулиан. – Иначе твоя голова окажется на земле, а тело будет биться рядом в последних судорогах.
– Как кроваво, – ухмыльнулся Иарлаф.
– Я здесь, – выдохнул кто-то позади них, и Эмма прикрыла глаза, почувствовав, как страх пронзил ее иглами боли.
Марк.
Похоже, он в спешке натянул на себя джинсы и толстовку, а ноги сунул в кроссовки. Его светлые волосы лежали в беспорядке, он казался моложе, чем обычно. Его глаза округлились от неприкрытого потрясения.
– Но мое время еще не вышло, – сказал он. Он обращался к Гвину, но смотрел на Кьерана. Эмма не могла понять выражение его лица – в нем воедино слились мольба, и боль, и радость. – Мы еще не закончили расследование. Осталось недолго. Но крайний срок…
– Крайний срок? – эхом отозвался Кьеран. – Послушай себя. Ты говоришь, как один из них.
Марк удивленно взглянул на него.
– Но, Кьеран…
– Марк Блэкторн, – сказал Иарлаф, – ты обвиняешься в том, что, несмотря на строжайший запрет, раскрыл Сумеречному охотнику одну из тайн фэйри.
Марк отпустил дверь Института, и она захлопнулась за ним. Он сделал несколько шагов, встал рядом с Джулианом и сцепил за спиной дрожащие руки.
– Я… Я не понимаю, о чем вы говорите, – ответил он. – Я не сказал своей семье ничего запретного.
– Не своей семье, – холодно бросил Кьеран. – А ей.
– Ей? – переспросил Джулиан, глядя на Эмму, но та лишь покачала головой.
– Не мне, – сказала она. – Он говорит о Кристине.
– Ты ведь не ожидал, Марк, что мы оставим тебя без присмотра? – спросил Кьеран. Его разноцветные глаза метали молнии. – Я стоял у окна и слышал ваш разговор. Ты рассказал ей, как можно лишить Гвина силы. Эта тайна известна только Охоте, и ее нельзя раскрывать.
Марк стал белым как полотно.
– Я не…
– Нет смысла лгать, – сказал Иарлаф. – Кьеран – принц фэйри и не умеет лгать. Раз он говорит, что слышал это, так оно и было.
Марк посмотрел на Кьерана. Солнечный свет уже не казался Эмме прекрасным, он стал безжалостным и беспощадным и обращал кожу и волосы Марка в светлое золото. Его лицо исказилось от боли, как будто его ударили наотмашь.
– Это ничего не значит для Кристины. Она ни за что никому не расскажет. Она ни за что не причинит вреда ни мне, ни Охоте.
Кьеран отвернулся. Его прекрасные губы дрогнули.
– Довольно.
Марк шагнул вперед.
– Кьеран, – сказал он, – как ты можешь так поступать? Как ты можешь так поступать со мной?
Черты Кьерана обострились.
– Не я повинен в предательстве, – ответил он. – Поговори со своей принцессой о нарушенном слове.
– Гвин. – Марк повернулся к главарю Охоты. – То, что между нами с Кьераном, не подвластно суду Дворов и Охоты. С каких пор они вмешиваются в сердечные дела?
Сердечные дела. Эмма видела это у них на лицах, на лицах Марка и Кьерана, она видела это в том, как они смотрели друг на друга и как отводили глаза. Интересно, как же она раньше, еще в Убежище, не заметила, что они любят друг друга? Что они причинили друг другу такую боль, которую можно причинить лишь в любви?
Кьеран смотрел на Марка так, словно Марк забрал у него бесценное сокровище. А Марк…
Марк был раздавлен. Эмма вспомнила то утро на пляже с Джулианом и крики одиноких чаек, летавших над головой.
– Дитя мое, – сказал Гвин, и Эмма, к собственному удивлению, услышала в его голосе мягкость. – Не описать словами, как я сожалею об этом визите. Поверь мне, Охота и правда не вмешивается в сердечные дела. Но ты нарушил один из древнейших законов Охоты и подверг всех ее членов опасности.
