Короче, не стал я с мужиками перетирать. Положил утром шокер в карман и поехал на смену. Вот ведь, думаю, смехота. Путь на работу и с работы стал для меня важнее самой работы, но не в практическом смысле, а как бы... хрен пойми в каком.
Была среда. Я вылез из пустой восьмерки и пошел к Стройгородку. Шокер у меня мощный — 10 Вт. Но я о нем не думал. И о своре не думал. Я думал о занавеске и почему-то о прошлом. Чудную штуку стал за собой замечать. Будто у меня силенок не осталось. Могу целый день в потолок просмотреть. Атрофия какая-то. Всё неинтересно: книги, фильмы, бабы, водка. Может, потому, что горячего в свое время хапнул. Может, витамина D не хватает. А может, к психотерапевту пора.
Только психотерапевты не для грузчиков-экспедиторов придуманы. Для грузчиков-экспедиторов придуманы самоубийства от цирроза печени. Инфаркты. Инсульты. Финские ножи. Никогда не понимал, почему в Петербурге залив называется Финским, а вокзал — Финляндским. Такая вот галиматья в голове крутилась, пока шел, представляете? Пришел. К занавеске. Висит. Закурил. Традиция уже. Два красных «LM» — и вперед. Вторую уже курил, когда дверь скрипнула. Баба вышла с ведром. Пригляделся. Щекастая. То ли по природе, то ли от водки. Мимо прошла. Руки-крюки. Не могла такая занавеску вышить. Девушка ее вышила. Красивая. С тонкими длинными пальцами. Белоснежными. Нет, я понимаю, что такой здесь взяться неоткуда. Но лучше о ней мечтать, чем пустоту в башке окучивать. Вздохнул. Двинул на овощебазу. Обогнал бабу с ведром по дороге.
Полпути прошел, когда лай услышал. Веселый такой, злой. Там поворот, они из-за поворота и вылетели. Не сорок штук, конечно, но штук двадцать точно. А у меня обед с собой. Ну, кулек черный. Поставил на обочину. Бежать бесполезно. На двух ногах от четырех не убежишь. Достал шокер. Нажал кнопку. Пашет. Кровь заиграла. Финал не финал, а хорошо. Почему-то «Форреста Гампа» захотел пересмотреть. Не хотел, а щас захотел. Впереди вожак бежал. Крепкий, лобастый, рыжей масти. Двортерьер. Еще раз шокером вжикнул. Думал — испугаются. Какой там! Припустили. Встал в стойку. Руку левую вперед выставил. Положил палец на кнопку. Тридцать метров. Двадцать. Десять. Пять. Изготовился, аж живот скрутило. Сейчас! Не сейчас. Мимо пробежали. Я офигел. Вообще их маневра не понял. Оборачиваюсь, а там баба с ведром стоит. Свора к ней подбежала, и давай вокруг прыгать. А баба из ведра жратву достает и собакам швыряет. За ухом чешет. А псы ластятся, играют. Один на спину лег, брюхо подставляет.
У меня от напряжения веко левое задергалось. Сунул шокер в карман. Подошел.
— Здравствуйте. А я уж думал, сожрут меня.
— Привет. В том годе подрали парня, щас вот кормлю. Я в столовке поварихой, отходов дополна, не жалко.
— Понятно. Я видел, вы из дома выходили...
— Я тебя тоже видела.
— Да. Там занавеска на первом этаже. Вы не знаете, кто там живет?
— А тебе зачем?
— Низачем. Занавеска красивая.
— Там никто не живет. С августа. Мать от водки померла, а дочку в детдом отдали. Ей пятнадцать всего. Мария.
— Почему вы сказали Мария, а не Машка?
— Мария сказала?
— Мария.
— Хм... Она занавеску вышила. Мать, пока мало пила, научила, а у ей Божий дар. Знаешь чего?
— Чего?
— Я тебе ее продам за пятьсот рублей. Хочешь?
— Нет. Пусть висит. Не снимайте только.
— Не сниму. Ты собак чем стращал?
— Шокером.
— Котлету лучше бери. Надежнее.
Попрощались. Баба с ведром ушла к себе, а я на овощебазу. Свора растворилась в кустах. Всю зиму занавеска провисела в окне, а весной исчезла. Я зашел в квартиру, а там погром. Обломки, стекло битое. Может, бомжи натворили, а может, Марию удочерили, она занавеску забрала, а уже потом бомжи пришли.
Заячья кровь
Понимаешь, говорила Ангелина, проводя шпателем по стене, я родилась для праздника и больше ни для чего. Понимаю, отвечал я, склоняясь над ведром раствора, чтобы промешать его перфоратором. Мы с Ангелиной шабашили на стройке в бригаде отделочников на Куфонина — херачили под чистовую 15 этаж «панельки». Я попал сюда через баптистского пастора Игоря. Ангелина месяц назад приехала из реабилитационного центра. Она красивая, но своенравная. Мы с ней ровесники. В двадцать девять лет мантулить разнорабочими как-то стремно. Нет, сама по себе работа нормальная, просто пока руки заняты, все время думаешь — а что дальше? Ничего, понятное дело. Вроде короткое слово, а такое глубокое, что в нем запросто утонуть можно.
Я стараюсь от этого омутка держаться подальше. Если не получается, я начинаю перечислять, чего именно не будет: своей квартиры, больших денег, крепкого здоровья, новой любви, неодиночества, красивой смерти за правое дело, некрасивой жизни за правое дело, автомобиля. Обычно я перечисляю этот список монотонно, а слово «автомобиль» выкрикиваю голосом Якубовича. В детстве я смотрел «Поле чудес». Мы всей семьей смотрели, за чаем и пряниками. Типа, семейная традиция. Думал, вырасту, поеду к Якубовичу и выиграю суперприз. Сейчас я бы предпочел квартиру, а тогда хотел автомобиль. А когда вырос, мне эта передача страшно глупой показалась. Фальшивой сверху донизу. Я ее до конца даже досмотреть не смог. Она консервирует консерватизм. Этакая карикатура на русский народ. Не удивлюсь, если наши политики составляют мнение о народе, просматривая «Поле чудес». У них есть соленья, какая нефть, о чем вы?!
Я намешал два ведра раствора и взял широкий шпатель. Я люблю мешать раствор. С большими вещами вроде любви, веры, судьбы никогда не понятно — они идеальные или нет? А с раствором все ясно. Если нет комочков — он идеальный, если есть — не очень. У меня очень. Очень. Забавное слово, если вдуматься. Одну букву всего поменяй, и получится «осень». «Осень, осень, ну давай у листьев спросим, где он, май, вечный май!» Я иногда напеваю эту песенку «Лицея», когда работаю. Всех это бесит, потому что у меня нету слуха и голоса, и потому что песни мирские. А Ангелину не бесит. Она говорит — лучше ты, чем «Господь Саваоф». Не знаю. Если честно, я запал на Ангелину, но нам этого нельзя. «Нам» — это баптистам. Мы с Ангелиной не специально баптистами стали. У них реабилитация бесплатная, вот мы и стали.
Я полгода назад из центра вернулся. С братьями живу на квартирном детоксе. А она с сестрами. Это такая программа религиозного сопровождения в мирскую жизнь. Чтобы сразу в соблазны не уйти. Ну, то есть, чтобы вообще не уйти. С моей стороны это подло. Ну какой из меня баптист, когда я на вечерней молитве не Христа вижу, а голую Ангелину? А самое паршивое — я с Христом согласен. Он ведь обычные вещи говорит. Как в «Осторожно, модерн!», помните? «Правда! Живите по правде!» А как по ней жить? Правда однообразна и бела. А хочется разнообразного, серо-буро-малинового в крапинку. В этом вся проблема. «Вы умерли для греха, как же вам жить в нем?» Благословение, благодать, благонадежность. Бла-бла-бла. Целая Библия бла-бла-бла, а я хочу за Ангелиной пойти и все лицо ей зацеловать, как сумасшедший. И ничегошеньки не могу с этим поделать.
