Андрей от таких речей удивился и стал жарко разубеждать Софочку.
— Не говори ерунды. Ни за что тебя не брошу. Ты моя половинка. Я тебя только понюхаю, и у меня сразу... ну... твердый.
Софочке аргумент показался неубедительным.
— Это ты их еще не нюхал. Вот понюхаешь и сразу меня бросишь.
— Не буду я никого нюхать! Что ты такое несешь?!
— Ничего не несу. Вон, смотри, в каком платье. У меня и платья такого нет.
— Хочешь, купим тебе точно такое же?
— Чтобы ты ее вместо меня представлял? Ты и в постели, поди, ее вместо меня представляешь?
— Кого — «ее»? Я ее даже не знаю!
— А зачем ее знать? Если подумать, лучше даже не знать, чтобы представлять. Ладно. Представляй. А я буду Брэда Питта представлять. Или Харатьяна, я его в детстве очень любила.
— София. Не надо никого представлять. Я люблю тебя, у нас все хорошо. Успокойся, ради бога.
Софочка не успокоилась, но притихла. Зато взволновался Андрей. До этого он не смотрел на жизнь в таком сравнительном ключе, а сейчас, после слов Софочки, вдруг посмотрел. Если на чистоту, если вот действительно, то та, в платье, она ему больше соответствует. И та, с грудью, тоже. Если отбросить эмоции и посмотреть в общем, то Андрей, конечно, сильно возвысился, убежал вперед и вверх, а Софочка как продавала кроссовки в «Адидасе», так и продает. Он ее очень любит, очень, но вопрос соответствия, органичности, можно сказать — равенства, никто не отменял. Конечно, все это Андрей не в тот же вечер подумал, но двинулся в этом направлении он именно тогда. Это как брага — не сразу, но выбродит, не завтра, так через год. Через год и выбродила.
Сначала Андрей в постели представил кое-кого вместо Софочки. Потом вступил в милую переписку с одной критикессой. А затем улетел на съемки второй части «Нокаута», где... Не влюбился, ничего такого. Просто целовался по сценарию. А там... Сцена была. Ну, он сзади обнял и волосы на затылке понюхал. Отшатнулся, едва понял. И стыдно, и сладко, и голова кружится, и в целом как-то не по себе. Ушел. Спрятался в фургончике. Голову руками охватил и убеждает себя, что Софочку любит. Глаза закроет и силится ее представить в деталях, а там, под веками, актриса эта с круглым затылком и губами пухлыми. Кому-то такие борения смешными могут показаться, переспал и переспал, XXI век, но это если подноготную не знать. Она чудовищная, но я вынужден, иначе нельзя. До Софочки Андрей со стриптизершей встречался. Она его хламидиозом заразила. Он не знал. Да и она, наверное, тоже. Хламидиоз, как медведь, — склонен к спячке. А потом Софочка появилась. Забеременела. Родила больного мальчика. Через месяц стали выяснять причину смерти. Выяснили. Хламидиоз. Пролечились оба. Оклемались кое-как.
И вот за все это время, почти за восемь лет, Софочка ни разу не упрекнула Андрея. Он свою вину знал и нес ее, как Поддубный лошадь, а Софочка будто бы про нее навсегда забыла. Последние три года они безуспешно пытались забеременеть, но и тут Софочка молчала. После такого Андрей испытывал к ней чувство долга. Он должен был ее любить и не мог ее предать, потому что... Ну, потому что какой мразью надо быть, чтобы это сделать. Современность, казалось бы, какой долг, откуда? А вот взялся и так внутри Андрея возрос, так раздался, такие корни пустил, что, когда он затылок той актрисе понюхал, у него руки затряслись, словно он человека убил и его вот-вот найдут. А она, Катя эта, в фургончик зашла и говорит:
— Тебя затрясло.
— Чего?
— Я почувствовала, как тебя затрясло. С неопытными бывает. Давай здесь пройдем, а потом на камеру.
Катя действительно была красива. С пшеничными густыми волосами, зачесанными назад наподобие гривы, с поставленным голосом, с тем магнетизмом, без которого актерская карьера немыслима. Игривая и раскованная, она подзуживала всякого мужчину к словесному танцу и легкости. Она снимала груз. В ее компании многие важные вещи вдруг начинали казаться глупыми.
— Я начну. Ты готов?
— Не готов, но давай.
— Олег, почему всё так?
— Я не знаю. Никто не знает, но мы справимся.
— Ты все время это твердишь. Я устала от слов. Я хочу...
— Да?
— Господи, да поцелуй меня уже!
Андрей наклонился и поцеловал Катю в губы. Так срывают пластырь или тыкаются губами в уксус, чтобы проверить его крепость. Катя отстранилась.
— Мы любовники, Андрей.
— Чего?
— Любовники. Ты сценарий читал?
— Читал.
— Мы — любовники.
— Любовники.
— А ты целуешь меня, как мать.
— Я знаю. Я боюсь...
— Чего?
— Захотеть тебя по-настоящему.
— Поэтому ты убежал? Потому что меня захотел?
— Да.
Катя улыбнулась.
— Успокойся. Я тоже тебя хочу. Давай просто сделаем это и будем работать дальше.
— В смысле — переспим?
— Конечно. Почему нет?
— Ты не понимаешь. Я женат.
— Что за вздор! Это всего лишь секс. Давай с последнего места.
— Давай.
— Ты все время это твердишь. Я устала от слов. Я хочу...
— Да?
— Господи, да поцелуй меня уже!
Андрей снова хотел мазнуть Катю губами, но она проявила настойчивость. Обхватила Андрея руками. Прижалась. Погладила затылок и шею. Задышала часто-часто.
Андрей закрыл глаза и наконец-то увидел Софочку. Оторвал от себя Катю. Вылетел из фургончика.
Сцены с поцелуями получались с десятого дубля, да и то не бог весть как. Режиссер матерился, словно опытный уголовник. Катя наглухо замолчала. Между ней и Андреем воцарились профессиональные отношения. Не сказать, что в них была нотка холодности, скорее, камский лед января. Однако Андрей терзался. Катя, она... Ему как бы хотелось и не хотелось завершить начатое. Вряд ли это можно назвать гештальтом, но возбуждение и вина, идущие рука об руку, — слишком сильные и противоречивые чувства, чтобы ни во что не вылиться. Брага, помните? Не сразу, но выбродит, не сегодня, так завтра. Когда съемки закончились, Андрей поехал в Пермь скорым поездом «Кама». Он не любил летать, а на верхней полке ему отлично думалось. В этот раз, правда, дум не случилось. Соседями Андрея были трое вахтовиков с водкой.
Утомленный съемками и душевными перипетиями, Андрей напился до беспамятства. Не сразу, не с утра, а ночью, когда даже дурацкие идеи кажутся блестящими. Поезд миновал Балезино. Андрей проснулся. Сперва он не понял, почему ему так тесно, а потом почувствовал гладкую кожу, развернулся как ужаленный и увидел проводницу. Она лежала под тонкой простыней, разметав короткие ноги, и смотрела на него искусанной грудью. Андрей сунул руку себе между ног и нашел влагу. Застонал. Сел. Судорожно натянул трусы. Он предал жену и... Катю? Лучше бы он предал жену с Катей. Но почему сразу предал? А как? Он ведь... Это ведь... Андрей быстро оделся и ушел в туалет. Подмылся. Ополоснул лицо. Когда он вернулся в купе, проводница уже ушла. Вахтовики храпели. За окном мелькали почти пермские пейзажи. Надо было что-то решать. Рассказать про проводницу? Рассказать про Катю? А что было с Катей? Физически — ничего. Не физически — очень много. А что было с проводницей? Физически — всё, не физически — вакуум.
