Но никого не увидел. Оба скрытых от его глаз мужчины стояли на лестнице, завершали начатый наверху разговор.
– Короче, Храпченко, езжай давай, – говорил начальственный голос. – Надо ребятам помочь всё там оцепить, подчистить в этой чёртовой «Котлетной».
– Всё сделаем в лучшем виде, Борис Дмитрич, – живо отозвался второй голос, помоложе. – Надо же, какое у вас чутьё… Вы прямо как в воду смотрели.
Рудик в камере замер, напряг слух, боялся пропустить хоть одно слово.
– Да, так я и думал, – продолжал Балабин. – Давно подозревал, что Новикова эта маньячка. Вот сука бешеная! Напала на ребят, как фурия какая-то. Тёмку чуть не убила. Вот Сушкин её и грохнул.
– Туда ей и дорога, Борис Дмитрич, – с облегчением вздохнул Сеня Храпченко.
Балабин говорил ещё что-то, но Рудик уже ничего не слышал.
Он окаменел, из-под тёмных очков выкатились слёзы, побежали по щекам, оставляя мокрые дорожки.
Потом его неожиданно затрясло.
Алина смотрела на него в ужасе. Впервые на её памяти Новиков не контролировал себя.
– Рудик, ты чего? – позвала она. – Рудик!
Но он не реагировал, продолжал трястись.
Его колотило так ещё секунд десять, потом он вдруг остановился, резко выпрямился, нажал на какую-то кнопку в подлокотнике и откатился в сторону, в самый угол камеры.
Там, наклонив голову, снова замер.
Алина некоторое время оцепенело разглядывала его онемевшую спину, потом бросилась к окошечку.
– Сеня! – громко позвала она. – Иди сюда скорее! Сеня-а!
Сеня Храпченко услышал крик, с сожалением прервал столь интересную для него беседу.
– Нет, она меня просто достала за сегодня! – пожаловался он начальнику. – Прямо не знаю, что с ней делать, Борис Дмитрич! Подай ей Артёма, и всё тут!
– Ладно, ты уже езжай, а я с ней разберусь! – распорядился Балабин и грузно пошёл вниз по лестнице.
Алина стояла, вцепившись в решётку, ждала его.
– Ты чего орёшь? – строго спросил начальник. – Чего случилось?
– Он не дышит! – взволнованно сказала она, кивая на Рудика.
Тот по-прежнему сидел без движения, уронив голову.
– Тьфу ты, пропасть! – озабоченно сплюнул Балабин. – Только этого не хватало!
Он быстро достал ключи, открыл дверь. Подошёл к инвалиду, наклонился над ним. Алина маячила у него за спиной, пыталась оттуда заглянуть Рудику в лицо. При тусклом свете единственной лампочки это неподвижное лицо, прикрытое тёмными очками, странно блестело, казалось оледеневшим. Слёз на нём уже не было.
Балабин обеспокоенно схватил единственную руку инвалида, начал проверять пульс.
Алина вдруг с удивлением увидела, как глаза начальника недоумённо расширились. Он внезапно поперхнулся, закашлялся и почему-то начал медленно оседать на пол. По светло-голубой рубашке Балабина, по серому пиджаку его тёмной змейкой заструилась кровь.
Алина как завороженная следила за этой змейкой. Не шелохнулась до тех пор, пока кровь не стала капать на носок её сапога. Только тогда она убрала ногу и наконец поглядела на Рудика. Увидела, что из его правого, заканчивающегося чёрной перчаткой протеза необычно торчит стальной окровавленный клинок.
Рудик шевельнул головой. Она внезапно поняла, что он смотрит на неё из-под своих тёмных очков. Открыла рот, чтобы закричать.
Рудик быстро поднял протез вверх, поднёс нож к своим губам в знак молчания.
– Тсс-с-с! – предостерегающе прошипел он.
Крик замер у Алины в горле, она так и застыла с открытым ртом, в ужасе наблюдая за его странными действиями.
Рудик тут же словно забыл про неё. Левой рукой взялся за запястье протеза, что-то повернул там. Клинок с лёгким, еле слышным щелчком ушёл в перчатку, оставил маленькую, почти незаметную прорезь. Таких разного размера прорезей в чёрной коже Алина успела заметить несколько. Кроме того, она с изумлением обнаружила, что протез далеко не так неподвижен, как ей всегда казалось.
К тому же Рудик прекрасно управлялся с ним. Он без каких-либо видимых усилий приподнял искусственную руку ещё выше, а затем опустил её вниз. На конце руки теперь торчали два длинных, сильно согнутых крючка. Этими крючками Рудик неожиданно ловко ухватил и крутанул толстую стальную трубку, которую Алина принимала за обыкновенную диагональную перекладину кресла, неотъемлемую часть его сложной конструкции. (Перекладин таких было две, по одной с каждой стороны.) Трубка тут же легко отсоединилась, свободно повисла в воздухе.
Одновременно Рудик здоровой рукой задрал свободно болтающуюся штанину. Показался обрубок правой ноги, который плотно входил в обхватившую его металлическую чашу. Конусовидная чаша эта, в свою очередь, в том месте, где должно было быть колено, заканчивалась стальными шарнирами с нарезкой. Рудик поднёс туда трубку, теми же уверенными движениями присоединил её. Свободный же конец он вставил в прикреплённый к подножке кресла ещё один небольшой протез, представлявший собой стальную ступню ноги, обутую в чёрный ботинок. После чего опустил брючину на место. Сразу возникла иллюзия почти полноценной ноги.
Алина наконец закрыла рот, проглотила слюну. По-прежнему не могла оторвать глаз от его манипуляций. Поражало, как быстро он действует, как точно подходят друг к другу, защёлкиваются, завинчиваются все металлические части.
Рудик ловко проделал ту же операцию со второй стальной трубкой и своей левой ногой. Закончил сборку, щёлкнул каким-то рычажком. Зажимы в подножке, которые держали внизу кресла его ножные протезы, тут же ослабли, сложились, чёрные ботинки освободились.
Он опять повёл рычажком, и сама подножка резко ушла, утопилась в специальную прорезь в основе кресла. Ботинки с тупым звуком стукнулись подошвами о пол камеры.
Рудик положил обе руки – искусственную и настоящую – на подлокотники, опёрся на них и… встал на ноги.
Каждый раз, когда он собирал себя, с благодарностью вспоминал дядю Костю Новикова. Вот уж правда золотые руки были у человека. Весь Южинск у него ремонтировался. Работал дядя Костя токарем на заводе Дзержинского, а по вечерам либо пил, либо рукодельничал. Но уже если брался за что-то, то доводил до полной кондиции, любо-дорого поглядеть. Не однажды дядю Костю хотели в Москву посылать, на выставку достижений, как самородка-изобретателя. Но всякий раз мешал очередной запой, кончалось тем, что начальство ехало, все лавры себе забирало. А дяде Косте завсегда хоть бы хны, плевать с большой колокольни.
Когда беда случилась (тот треклятый взрыв!), он сразу к маме пришёл, плакал, сочувствовал, очень был жалостливый. Уже в те дни начал мозговать насчёт протезов, кое-что сразу и сварганил. Уж больно, видно, хотел на маме жениться, вот и старался.
А когда кресло из Германии прислали, то тут уж взялся как следует. Недели три мастерил, а то и больше, но всё сделал по первому разряду, в точности как они с мамой хотели. Плюс сам кое-что добавил.
