Оказавшись на территории зверинца, Никита замешкался, прикидывая, откуда начать осмотр, то ли пойти слева направо, то ли наоборот, как вдруг услышал, что кто-то его окликает.
Оглянувшись, увидел приятеля, Лёху-могильщика, устремившегося к нему с радостной улыбкой. Вообще-то фамилия у Лёхи была Бочкин, но по фамилии его никто не звал, либо просто Лёха, либо Могила, реже – соединенное: Лёха-Могила.
– Нормальный зверинец! – небрежно заявил Лёха-Могила, после того как они поздоровались.
Никите это заявление не очень понравилось. Такое было впечатление от Лёхиных слов, что тот чуть ли не каждый день ревизирует подобные зверинцы по столичным окрестностям и оценивает их по пятибалльной системе. Таким образом, бирюлевский зверинец, судя по его тону, тянул где-то на четверку, не больше. То есть Могила, по всегдашней своей пофигистской привычке, неосознанно умалял сам удивительный факт появления зверинца на пустыре.
Кроме того, Никита хотел самостоятельно составить впечатление, полностью насладиться видом представленных в зверинце животных, и всякая преждевременная оценка, навязываемая ему со стороны, его сейчас крайне раздражала.
– Молодняк прикольный! – все тем же небрежным тоном знатока продолжил Лёха, кивая на огороженную в центре площадку молодняка.
Площадку эту плотно облепили дети всех возрастов, оттуда доносились смех и визгливые крики.
– Там у них ягнята, козлята, в общем, хуйня всякая, – любезно пояснил приятель.
Никита молча кивнул, не решив еще, как реагировать на эту информацию. Лёха же внезапно оживился.
– А мне там коза куртку зажевала! – пожаловался он.
При этом продемонстрировал Никите действительно жеваный и даже порванный в нескольких местах край своей потасканной куртки. Никита с уважением рассмотрел пострадавшее место.
– Вот сука, да? – энтузиастически обратился к нему за поддержкой Лёха. – Пизда рогатая! Я только варежку открыл, а она – р-р-раз! Хорошо, я вовремя почувствовал! Еще б минута, всю бы куртку сожрала, говнюха! Как тебе, а?.. Я думаю, ей похую, что жрать, да?
Хотя говорил он вроде бы матерно, оскорбительно, но при этом беззлобно. Мало того, даже какая-то невольная подспудная гордость чувствовалась в том, как он говорил об этой прожорливой козе. Словно тот факт, что коза выбрала для атаки на куртку именно его, Лёху-Могилу, каким-то образом выделял приятеля из толпы, ставил в некое исключительное положение.
Никите, впрочем, это и подавно не понравилось.
– Ну да, – уклончиво ответил он. – Ладно, я погребу, а то еще закроется скоро.
– Ну давай, – несколько разочарованно попрощался настроившийся было как следует поболтать Леха. – Я-то уж тут давно толкусь, два раза все обошел. Осел самый прикольный! У него хер до пола достает, знаешь? Метр длиной, бля буду!..
Но Никита уже не слушал. Махнув приятелю рукой, спешно отошел в сторону, к клеткам, смешался там с толпой.
Совершенно он не хотел, чтобы Леха своей мудацкой болтовней портил бы ему впечатление. Лично его, Никиту Бабахина, длина ослиного члена интересовала сейчас меньше всего.
Отделавшись от Лёхи-Могилы, Никита облегченно вздохнул и наконец приступил к осмотру. Вел он его обстоятельно, подолгу простаивая перед каждой клеткой, внимательно изучая всех обитателей зверинца. С прискорбием констатировал, что вид у животных оставляет желать много лучшего, выглядели они как-то неопрятно, если не сказать больше.
От парнокопытных к тому же очень сильно воняло, а у хищников шерсть была грязная, свалявшаяся, и взгляд какой-то нервный, беспокойный. Вообще Никита заметил, что разделенные решетками люди и звери рассматривали друг друга с взаимным омерзением.
Но, впрочем, он понимал про себя, что все это по большому счету совсем неважно, главное еще впереди, и он подсознательно это главное оттягивал, передвигался по периметру зверинца как можно медленнее и даже старался не смотреть в тот угол, где, как он сразу догадался, находился медведь.
Специально задерживался у стремительно снующей по клетке тощей лисицы, у всклокоченного угрюмого волка, у крутящейся в колесе белки. Вообще животные производили впечатление нервное, психопатическое, вызывали у Никиты странную смесь жалости и раздражения.
Когда же он, наконец, оказался в том самом углу и совсем близко увидел медведя, то чувство это моментально улетучилось, внизу живота вдруг что-то сладко защемило, и Никита Бабахин окончательно понял, что не зря так разволновался, впервые услышав о зверинце.
Медведь, в отличие от прочих обитателей зверинца, никакой суеты себе не позволял. Напротив, спокойно сидел на полу в какой-то располагающей, вальяжной и в то же время величественной позе, чем-то напомнив Никите царя Дадона из сказки Пушкина «О золотом петушке», картинки к которой он любил разглядывать в детстве. Глазки у медведя оказались маленькие, не соответствующие его внушительным размерам, отчего Никита даже испытал невольное сочувствие к нему.
Медведь снисходительно поглядывал своими маленькими глазками на пытающихся привлечь к себе его внимание посетителей. Вокруг клетки толпились дети, которые вели себя безобразно. Выкрикивали какие-то несусветные глупости типа «Топтыгин-хуигин!» или «Мишка-трусишка!», подпрыгивали, строили рожи, всячески кривлялись и норовили забросить что-нибудь в клетку, преимущественно какие-то обертки от мороженого и тому подобную дрянь.
Никита этих мерзких детей сразу возненавидел, поскольку и раньше-то их не особо жаловал, но зато к медведю проникся дополнительным восхищением, глядя, с каким стоическим добродушием лесной житель реагирует на идиотские оскорбления. Хозяин леса был преисполнен какого-то внутреннего покоя, все его движения – от поворота большой головы до неспешного вытягивания лапы – привлекали ленивой грацией.
Лапы у медведя тоже были большие, мягкие, шерсть длинная, и от всего его облика веяло каким-то уютом и надежностью. С такой шерстью он мог не опасаться никаких холодов или ветров, к нему невольно хотелось прижаться, ощутить его тепло и силу.
В общем, удивительным созданием оказался этот медведь. Никита проторчал около его клетки бесконечно долго, до самого закрытия, пока билетер, он же, как выяснилось, по совместительству и сторож, не начал выгонять всех наружу.
А до площадки молодняка Никита так и не дошел. Да и нелюбопытно ему это, если признаться. Куда интереснее было наблюдать за медведем, за его неторопливыми движениями, за длинным розовым языком, неожиданно высовывающимся из пасти.
В какой-то момент Никите Бабахину даже показалось, что не только он разглядывает медведя, но что и тот в ответ смотрит на него заинтересованным взглядом. По спине у Никиты побежали мурашки, он с необыкновенной остротой почувствовал внезапный контакт, установившийся между ним и зверем.
Но в этот момент какой-то очередной мерзкий мальчишка протиснулся вперед, больно наступив при этом Никите на ногу, и стал кричать медведю что-то совершенно идиотское. Лесной гигант повернул голову, печально посмотрел на кричавшего, но никак на гнусные выкрики не отреагировал, в очередной раз поразив Никиту своим благородством.
