– Где он?
– У нас, – успокоил Сафронов. – Через минуту будет в твоем кабинете. Впрочем, я рекомендовал бы тебе побеседовать с мужчиной, который узнал его на улице. По-моему, он тоже много знает. Я распорядился, чтобы привели обоих.
Не дожидаясь ответа полковника, Сафронов выглянул в коридор и кивнул. Молоденький сержант с пушком на щеках тотчас втолкнул старика в наручниках. На белой рубахе незнакомца запеклась кровь. Власенко сразу понял, кто перед ним, несмотря на то, что Ивашов мало походил на того тридцатилетнего начальника тюрьмы, стройного, мускулистого, любившего фотографироваться с немцами. Белоснежные волосы поредели, полное лицо покрылось сеткой морщин, будто паутиной, и только серые глаза, живые и умные, говорили о том, что этот человек не потерял прежних качеств и с ним нужно быть настороже. Следом зашел мужчина, казавшийся моложе, но ненамного. Выцветшие глаза запали, на смуглом лице возле виска белел шрам, тонкие губы кривились не только от злости, но и от боли – сколько такой боли довелось увидеть Власенко во время Великой Отечественной. Встав, он пожал мужчине сильную жилистую руку и предложил сесть. Тот упал на стул, сцепив руки, и сразу заговорил:
– Вы все запишите, товарищ следователь. Извините, уж не знаю, как вас там по отчеству.
– Подождите, – остановил его полковник. – Давайте познакомимся. Меня зовут Андрей Николаевич Власенко, я полковник КГБ.
– Очень хорошо, – незнакомец кивнул, и в его глазах блеснуло торжество. – Эта сволочь, – он покосился на задержанного, – попала по назначению. Надеюсь, теперь ему не отвертеться.
– И все-таки… – мягко перебил его Андрей Николаевич, – пожалуйста, представьтесь.
– Данилин я, Виталий Иванович, – буркнул мужчина. – Житель поселка Локоть. Это название вам о чем-нибудь говорит?
Власенко наклонил голову:
– Более чем.
– Прекрасно, – удовлетворенно проговорил Данилин. – Надеюсь, и о тюрьме локотской слышали? И о Таньке-пулеметчице, матерой убийце? Слышали ведь, правда?
– Слышал, – выдохнул полковник, мельком взглянув на задержанного. Тот сидел, опустив глаза, словно боясь дышать, будто и его вздохи могли свидетельствовать против него.
– Это хорошо, что слышали, – длинный палец Виталия Ивановича указал на задержанного. – Про него, думаю, тоже слыхали. Перед вами не кто иной, как начальник локотской тюрьмы Николай Ивашов. Ух, сволочь. – Он замахнулся и, если бы не хорошая реакция полковника, непременно бы ударил начальника тюрьмы по лицу. Задержанный решил больше не молчать и попытался вклиниться в разговор:
– Извините, товарищ полковник, здесь какая-то ошибка. Вот мои документы. – Он достал из кармана брюк, обагренных брызгами крови, паспорт и протянул Власенко. Андрей Николаевич прочитал:
– Терентьев Михаил Егорович.
– Все верно, – задержанный развел руками. – Работаю на хлебозаводе технологом. Да вы проверьте все…
– Ах ты, гнида немецкая! – заорал Данилин. – Тогда скрылся от правосудия и теперь думаешь, что выпутаешься?! Не выйдет, – он умоляюще посмотрел на полковника. – Выслушайте меня, Андрей Николаевич. – Мужчина вытер пот, градом катившийся по лицу и падавший на белую рубашку. – Родители мои партизанам помогали, и за это полицаи их в тюрьму к Ивашову бросили вместе со мной, хотя мне тогда и десяти не было – Сережка Потапов, гад, заложил, а я ему, дурак, доверился. Утром Танька нас на расстрел повела, вместе с этим, полюбовником своим, – он указал на Терентьева. – Думали, гады, что девка всех пулеметной очередью порешила, ведь палила она как оглашенная. Да только мал росточком я тогда был, пуля выше головы моей прошла, а потом мамка и отец на меня упали, телами своими прикрыли, от смерти спасли. Я понял, что надо мертвым притвориться, тогда в живых останусь. Немцы в тот раз трупы не сразу убрали, оставили, чтобы наш локотский народ запугать. Ну, ближе к вечеру я в лес сиганул, потом партизан отыскал. – Данилин смахнул рукой слезу, вдруг блеснувшую на реснице. – Партизаны, когда в поселок ворвались, этого гада с его любовницей искали, да только не нашли – сбежали они. Думал, тебя не найдут, да? – Мужчина поднялся, однако полковник снова усадил его на место.
– Успокойтесь, умоляю вас. Мы обязательно разберемся, и виновные получат по заслугам.
– Надеюсь, – пробурчал Терентьев, вытирая пот с покрасневшего лица. – Давайте свои бумажки, я подпишу.
Андрей Николаевич подвинул ему протокол.
– Внимательно прочитайте.
– Да не стану я читать, – махнул рукой Михаил Егорович. – Верю вам, – он размашисто расписался. – Только позвольте, я прослежу, чтобы вы этого гада по совести судили. Я к вам еще приду.
– Приходите, – кивнул полковник. – Но поверьте, в интересах всего советского народа, чтобы свершилось правосудие. Не обещаю вам громкого суда, хотя… – Он краем глаза посмотрел на Ивашова. Тот сидел, закинув ногу на ногу, и на его полном смуглом лице ничего не отражалось, словно разговор шел не о нем и он никогда не видел человека, которого давно считал покойником. Попрощавшись с Терентьевым, Андрей Николаевич повернулся к задержанному.
– Итак, вы Николай Ивашов, преступник, разыскиваемый нами многие годы.
Предатель заморгал:
– Я Ивашов? – Он порылся в кармане брюк, и на стол упал красный паспорт с серпом и молотом. – Вы поверили этому человеку, голословно обвинившему меня черт знает в чем, однако почему-то не хотите верить документу. Признаться, такое отношение милиции к достойному гражданину, который много лет проработал на заводе и чье фото висит на Доске почета, мягко говоря, удивляет. Но я буду бороться. – Его бодрый, звучный, уверенный голос вдруг сорвался. – Я буду бороться до последнего.
– Это ваше право. – Власенко протер запотевшие очки. – Однако мой вам совет. Как вам известно, чистосердечное признание облегчает наказание. Если вы поможете нам, то суд смягчит приговор.
Ивашов хмыкнул.
– Да вы издеваетесь надо мной! – Он сжал кулаки до хруста и поморщился от боли. – Я чист, за мной нет никакой вины.
– Вы так считаете? – Полковник встал, подошел к сейфу, вытащил пачку фотографий и бросил их веером на стол. Перед глазами Ивашова замелькали трупы, лежавшие в разных позах, и они с Танькой в компании немцев, улыбающиеся, молодые, красивые… Ох, как давно это было! Казалось, прошла целая жизнь, и жизнь другая, новая. Неужели и эта оборвется?
Он неловко дернулся, смахнув снимки на пол.
– Зачем вы мне это показываете? Я фронтовик и понятия не имею, кто на фотографиях.
– Неужели у вас такая короткая память? – улыбнулся Андрей Николаевич. – Возможно, вы подзабыли, как выглядит ваша любовница, но себя-то вы вряд ли могли забыть…
